— Понимаю, исцеление от яда не прошло бесследно. И всё же я поражён, что отец милосердия спасает тебе жизнь вот уже во второй раз. Должно быть, тебе предстоит совершить нечто важное.
— А может, это всё случайно? Ну, какая такая судьба может быть предназначена мне? Сейчас я поверю лишь в то, что мне суждено сдохнуть от голода в этом каменном мешке, если, конечно, не сойду с ума раньше, чем боги приберут меня к себе. Тебе же, что ещё хуже, придётся на это смотреть, и поверь, зрелище не из приятных. Видал такое…
— Нет, — неожиданно твёрдо сказал Дормий. — Такое не происходит просто так. Холар не случайно избрал меня проводником своего милосердия, я не случайно нашёл тебя на пепелище и уж точно мы не случайно встретились именно здесь и сейчас.
— Если твои слова означают, что мы оба здесь не сдохнем, и я вновь увижу дочку, то я готов поверить во что угодно, — усмехнулся Вайс.
Где-то вдали раздался лязг и скрип металла, за которым последовал звук тяжёлых приближающихся шагов. Наконец, перед решёткой камеры предстал сир Гильям Фолтрейн, тот мерзкий тип с зализанными набок волосами, который и притащил Вайса сюда.
— Гляжу, очнулся, — ухмылка не прибавила ему красоты, а безжизненные рыбьи глаза поблескивали в неровном свете лампы. — На. Его величество велел вас покормить.
С этими словами, рыцарь бросил ломоть хлеба под ноги и пнул его так, что тот оказался по ту сторону прутьев. Судя по звуку, с которым катился хлеб, он был немногим мягче каменного пола темницы.
— Водички бы, — буркнул Вайс, взвесив ломоть на ладони.
— А я думал, ты вдоволь нахлебался, — ухмылка на лице сира Гильяма стала шире, обнажив зубы. — Ваша кормёжка — забота не моя, а тюремщика. Его величество послал меня к тебе, лысый. Пояснить, зачем тебя швырнули в камеру к святоше, а не в помойную яму подыхать.
— Наверное, я очень красивый и приглянулся его величеству. Да и тебе, вижу, небезразличен, — Вайс собрал всё ехидство и кокетливо подмигнул рыцарю. — Этот шрам у тебя на щеке очень подходит под цвет глаз. Наверное, его тебе какая-нибудь красотка оставила?
Гильям Фолтрейн плюнул меж прутьев решётки, метя в Вайса, но промахнулся.
— Не обольщайся, — процедил рыцарь. — Ты нужен королю хлебать ту муть, что варит ригенский алхимик. А ты, — он указал пальцем на Дормия, — делать так, чтоб лысый не сдох раньше времени. Что с вами будет в случае отказа, думаю, говорить не надо. Как ты тогда сказал, священник, его время ещё не пришло? Вот как придёт, так я его и убью. Лично.
— Когда-нибудь я возьму острый нож и срежу ухмылку с твоего лица, — проговорил Вайс на анмодском, глядя сиру Гильяму прямо в глаза.
— Шипи сколько влезет, лысый, — высокомерно ответил тот. — Никогда не поздно и тебе отрезать язык. Когда его величество добьётся своего, так, пожалуй, и сделаю, прежде чем прикончить. Вы, имперские свиньи, мне всегда были противны, а теперь вами замок просто кишит. Ты, вонючий старикашка алхимик со своим мягкотелым братцем. Хотя девка, конечно, неплоха. Ну, имперские девки только для одного и годятся, хе-хе…
Сказав это, он плюнул себе под ноги и ушёл.
— Ишь какой милашка, — усмехнулся Вайс под лязг закрывающейся двери. — Того и гляди, целоваться полезет. И эту морду сделали командиром гвардии.
— Человек с глазами мясника, — печально проговорил Дормий. — От него веет кровью множества жертв и совершенным безразличием к ним. Много горя он принёс в этот мир и немало ещё принесёт.
— Это что же, Отец милосердия тебе нашептал?
— Чтобы это понять, не нужны подсказки свыше. Но вот что я чувствую особенно сильно — город словно в железной клетке, и люди в нём тоже. Сложно объяснить, но я чувствую себя более свободным, чем они.
— Как бы ты первый из нас не расстался с рассудком, — с опаской сказал Вайс, поднимаясь на ноги. — Хотя куда там… Хочешь пари? Я почти уверен, что чёртовы капли сведут меня с ума раньше.
— Нет, столица теперь словно темница. Я видел это в их глазах. Ходят по улице, а взгляд как у узников. Должно быть, это из-за того, что церковь здесь и впрямь сделалась железной, как говорила Матриарх. И если её лицо — стальная маска, то в глазах короля я увидел кузнеца, что выковал её.
— Прошу, Дормий, — взмолился Вайс и потянулся, — говори проще.
— Король одержим Калантаром.
— Я неправильно понял второе слово, или ты и впрямь сказал «одержим»?
— Именно так. Калантар, жестокое божество тирании, отравил разум короля, а тот, в свою очередь, заключил в клетку весь город. И, несомненно, хочет сделать то же самое со всей страной.
— Ох и дерьмовые же времена настанут, если ему удастся задуманное, — проговорил Вайс, опёршись на решётку. — Тут ведь такое дело, Дормий. Король заставляет одного хорошего человека творить гадкую вещь — зелье, что продлит жизнь и позволит его королевской заднице продавливать трон куда дольше, чем положено. Собственно, потому я и здесь: на мне проверили первую попытку. К сожалению или счастью, неудачную. Впрочем, я сейчас подумал, чёрта с два они бы дали мне уйти, даже если б всё получилось. Прирезали бы прям там, и дело с концом. А я, дурень, польстился на заманчивый куш…
— Все мы порой падки на соблазны. Уверен, Калантару тоже было, что предложить королю в обмен на разум.
— Дьявол! — Вайс схватил решётку и попытался было её хотя бы пошевелить, но прутья были слишком крепки для этого. — До сих пор не верится. Снова в темнице, и снова не один! Слишком уж часто это со мной происходит, когда-нибудь судьбе надоест, что я её искушаю… А ты вообще насколько уверен в этом? Ну, что король одержим. Может, он просто умом тронулся? Слышал, с королями такое случается.
Отец Дормий сначала ничего не ответил и опустил голову, но потом, после протяжного вздоха, заговорил:
— Рискну предположить, что я в таких вещах разбираюсь лучше многих. В молодости я, да простят меня Трое, посвящал время тёмному искусству демонологии. За это меня и прогнали из вальморской Академии.
— Академия? — Вайс наморщил лоб. — Это где маги что