Казалось бы, логично, но в том-то и беда, что имеет место прямая фальсификация, проще говоря – идеологический подлог. Не говоря уже о том, что «magnus» не следует переводить как «главный», – это все же «великий», никуда от этого не деться, но аргументацию свою Ф. А. Петровский строит на том, что собеседником «магистра-гостинника» выступает «простой генуэзский моряк», что совершенно неверно. Это глава морских сил Генуэзской республики, адмирал. Поэтому социалистические типажи трактирщика и моряка уступают место двум сановитым персонам эпохи Возрождения, как оно и было на самом деле. Напоследок следует упомянуть и то, насколько теория «народного» происхождения гостинника не вяжется, собственно, с текстом Кампанеллы. Если он действительно всего лишь любопытствующий представитель простонародья, не покажутся ли читателю откровенным издевательством над ним подробнейшие астрономические рассуждения мореплавателя, в которых «простой гостинник» явно ничего бы не смыслил? Или этот фрагмент диалога, в котором «гостинник» с легкостью оперирует сочинением Блаженного Августина в ответе мореплавателю, когда первый говорит: «Я, по крайней мере, уверен, что и братья, и монахи, и клирики наши, не соблазняйся они любовью к родным и друзьям, стали бы гораздо святее, меньше были бы привязаны к собственности и дышали бы большею любовью к ближнему. – Это, кажется, говорит святой Августин» [274]. Это не единственный пример, вот еще какими дивными познаниями обладает «гостинник»: «Все это, по-моему, и прекрасно и свято, но вот общность женщин – это вопрос трудный. Св. Климент Римский, правда, говорит, что и жены, согласно апостольским правилам, должны быть общими, и одобряет Платона и Сократа, которые учат так же, но Глосса понимает эту общность жен в отношении их общего всем услужения, а не общего ложа. И Тертуллиан единомыслен с Глоссою, говоря, что у первых христиан все было общим, за исключением жен, которые, однако, были общими в деле услужения» [275]. Знает он так же, что от эпилепсии страдали великие люди, и перечисляет их. Такие несоответствия Петровский мог бы объяснить искусственными натяжками вроде того, что Кампанелла, мол, увлекся и не заметил, как свою великую ученость помещает в простую голову и речь «гостинника»… Но автор этой теории предпочел подобного рода места – вполне уместные для орденского вельможи, но невозможные для рядового трактирщика – просто «не заметить».
Но вопрос на этом не исчерпан. Дело в том, что не правы и те, кто видит в орденском сановнике Великого магистра. У Кампанеллы четко сказано: Hospitalarius magnus, дословно – Великий госпитальер, а вовсе не Великий магистр. Странно, что на это в долгой полемике никто не обратил должного внимания, видимо, ранее всё всем было совершенно ясно, а когда пошли споры, суть была упущена из виду. Дело в том, что это – конкретная орденская должность, тот самый один «столп» из восьми, который заведовал госпиталями, медициной и благотворительностью. Он был третьим по рангу, избирался из «языка» (то есть землячества) Франции; у него были два советника, назначаемые Великим магистром, и инфирмарий, или главный санитар, которого он выбирал сам сроком на два года и в обязанности которого входили ежедневное посещение больных и надзор за врачами, осматривавшими пациентов в его присутствии.
Что касается генуэзского адмирала, избранного в собеседники Великому госпитальеру, сложно сказать, почему Кампанелла решил сделать рассказчиком именно его. Определенно можно лишь утверждать, что автор испытывал симпатии к Генуе и даже посвятил ей один из своих сонетов, а также гордился тем, что генуэзец Колумб открыл Америку (например, в трактате об Испанской монархии фра Томмазо упоминает его семь раз, да и в «Апологии», «Городе Солнца», в трактате «О наилучшем государстве», в предисловии к «Реальной философии» тоже; не исключено, что все это и повлияло на странное решение римских издателей наименовать генуэзского собеседника кормчим, то есть штурманом Христофора Колумба). Именуя Геную «Госпожой мира», он пишет, что землям Азии, Африки и Америки следовало бы войти в состав Генуэзской республики, и сетует: «Невиданная была бы держава, если бы ты рискнула, все принадлежало бы тебе. Но ты, сама себя не зная, оставляешь все чужакам за грошовую цену: голова твоя слаба, хоть члены крепки и хороши» [276].
Полагаем, что наши скромные усилия открыли истинные должности тех, кто скрывался за демократическими образами гостинника и морехода.
Почему Кампанелла назвал свое утопическое государство городом Солнца – понять несложно исходя из его философско-религиозных взглядов. Как гилозоист, фра Томмазо видел в солнце живое, благое и совершенное существо, в равной степени изливающее тепло и силу на предметы возвышенные и недостойные, и их недостаток он чувствует особенно, пребывая в многолетнем заточении (к 1601 году его «тюремный стаж» насчитывал уже несколько лет, не говоря о последующих годах). Эта его позиция прекрасно отражена в его «Гимне весеннему Солнцу»:
«Поскольку мольба моя еще не исполнена, теперь я обращаюсь к тебе, о Феб! Я вижу, как ты сияешь в знаке Овна, и я вижу, как все оживает. Ты взываешь к жизни все сущее, изнемогающее и умирающее. По милости своей, сделай так, чтобы я возродился прежним, тот, кто любит тебя превыше всего. Почему ты оставляешь в сырых и мрачных тюрьмах того, кто всегда прославлял тебя? Выйти бы мне из моей тюрьмы в то самое время, когда по всей земле расстилается зеленая трава! Ты пробуждаешь соки в деревьях, ты обращаешь их в цветы, которые сами затем превращаются в плоды. Лед тает по земле и разливается чистой водой по ее персям. Ты пробуждаешь от их долгого сна кротов и барсуков, и ты даешь силы и [приводишь в] движение мельчайших червячков. Змеи извиваются гирляндами, оживленные твоими лучами; а я, отверженный, завидую каждому роду этих тварей. В течение пяти месяцев птицы не могут жить в Ирландии – но вот теперь они начинают подниматься в воздух. Во всем видно действие силы, которую ты посылаешь посредством твоих лучей, но в которой отказано мне. Иисус, хоть и [был] мертв, воскрес в это благодетельное время года, я же стону, заживо погребенный в ужасной могиле. Оливы, хотя и увядают, однако же получают от тебя достаточно силы для того, чтобы пустить