Прощаясь со мной в аэропорту, Билал спросил, напишу ли я когда-нибудь хорошую историю о Пакистане. Я ответил, что да. Несколько месяцев спустя я отправил ему выпуск журнала Siete Leguas со своей статьей «Лахор – тайный оазис для нечистых».
4. Джордж Оруэлл. Бирма
В Мьянме, в окрестностях Катхи, есть одна безымянная грунтовая дорога, по которой можно добраться до совершенно обыкновенного двухэтажного тикового дома. Кровля у него частично обвалилась, стены подгнили, в сезон дождей его заливает водой. От других таких же домов его отличает только одно обстоятельство: в конце двадцатых годов прошлого века в нем жил Джордж Оруэлл (1903–1950) – на тот момент агент колониальной полиции Британской империи.
В те времена места эти, располагавшиеся на самых окраинах Британской империи, славились разве что лихорадкой денге, которой довелось переболеть и Оруэллу. Но зато здесь, в Бирме, он получил уникальный опыт, познакомился с необычными персонажами и обрел источник вдохновения для своего романа «Дни в Бирме», с которого началась его писательская карьера. Читая сегодня бессмертные романы Оруэлла «Скотный двор» и «1984», повествующие о тоталитаризме, деградации власти и податливости человеческого разума, невольно видишь в них предчувствие одной из самых нелепых тираний на планете, уступающей по степени абсурдности разве что северокорейской. Кстати, в 1999 году, в мой первый приезд в Бирму, уже переименованную генералами в Мьянму, оба эти романа были запрещены и отыскать их можно было только в загашниках у букинистов.
– Эй! Эй!.. У вас нет чего-нибудь из Блэра? – шепотом спрашивали у продавцов в книжных лавках покупатели, используя для конспирации настоящее имя Оруэлла.
Бирманские диктаторы не хотели, чтобы граждане читали книги, в которых с изумительной четкостью нарисована картина царящего в стране параноидального тоталитарного режима, болезненно одержимого манией контролировать население. При этом с 1992 года в Мьянме охотно публикуют роман «Дни в Бирме», ставший литературным дебютом Оруэлла. Мьянманцам нравится, как автор описывает другую форму угнетения – колониализм. В этом произведении Оруэллу удалось обнажить все самые гнусные пороки империи: снобистский расизм, эксплуатацию, выдаваемую за цивилизационную миссию, и декадентское лицемерие «пукка сахибов» – английских джентльменов, в которых внешнее благочестие скрывало поразительную внутреннюю примитивность. Сомерсет Моэм предавался колониальному гедонизму без малейших угрызений совести. Джозеф Конрад чувствовал его клептократическую сущность, но следовал его стереотипам. Киплинг видел в империи необходимое благо. Оруэлл же был последовательно категоричен и презирал колониализм как машину угнетения. Опыт службы в колониальной полиции оставил в нем глубокий отпечаток, поспособствовал развитию общественного сознания и вызвал отвращение к диктатуре любого рода, отчетливо читающееся во всем его творчестве. Именно это делает книги Оруэлла актуальными и сегодня, когда ростки авторитарного популизма пробиваются даже среди либеральных демократий, полагавших себя защищенными от этого зла.
В одном из двух эссе, посвященных Бирме, рассказе «Как я стрелял в слона», Оруэлл описывает горечь, которая наполняла его в связи с необходимостью принимать участие в «грязной работе имперской машины» [21]: угнетать коренных жителей, наказывать бамбуковыми палками непокорных и держать арестованных в вонючих клетках. В «Казни через повешение», опубликованной в 1931 году в журнале Adelphi, он подробно описал казнь одного из этих несчастных. Покончив с неприятным делом, палачи, как ни в чем не бывало, принялись отпускать шуточки и потягивать виски: «Раскачивавшийся на медленно вращающейся веревке осужденный – носки оттянуты вниз – был без сомнения мертв. Начальник тюрьмы поднял трость и ткнул ею в голое оливковое тело, которое слегка качнулось» [22].
Агент полиции Эрик Артур Блэр, чье имя впоследствии осталось в тени его литературного псевдонима, ощущал направленную против него ненависть бирманцев. И не мог винить их в этом. Он отыгрался на империи, обнажив все ее недостатки и представив такой, какой она была на самом деле. В этом ему помог вымышленный персонаж Джон Флори, представитель лесопромышленной компании, откомандированный в Катху, местечко, расположенное на берегу реки Иравади в области Качин. Скрасить жизнь в тропиках главному герою «Дней в Бирме» помогают любовница из местных, джин и вечера в британском клубе, посетители которого пытаются хотя бы ненадолго оказаться в плену иллюзии, будто никогда не покидали родины. Такие клубы служили не только для увеселения. Они были необходимы, чтобы поддерживать видимость соблюдения «приличий»: доступные удовольствия сделали для создания этой видимости в колониях больше, чем меры, принимаемые Лондоном. Многие из таких клубов продолжают работать по сей день, несмотря на самые мрачные прогнозы. В одной только Индии их осталось не меньше двух дюжин – вот разве что британские элиты сменились местными. Punjab Club в Лахоре, куда в свое время частенько захаживал Киплинг, сохранил в себе затхлую классовую атмосферу с регулярно устраивающимися ностальгическими праздниками и салонными сплетнями. Здесь даже по-прежнему можно побриться опасной бритвой. При этом члены клуба ревностно оберегают эксклюзивность своего напыщенного гетто. Правда, сегодня входным билетом служит не цвет кожи, а банковский счет и семейная родословная.
Наиболее близким по духу местом к колониальным клубам, увиденным мною за время путешествий, был клуб ООН в Исламабаде, где в 2001 году корреспонденты и дипломаты коротали время за французским вином и импортными сырами в ожидании вторжения США в Афганистан. Клуб предлагал алкоголь по европейским ценам и приличную пиццу. Лишь одно «но»: пакистанцам, несмотря на то что это была их страна, вход в клуб был запрещен. Бесконечные разбирательства с охраной, не впускавшей наших водителей и переводчиков, напоминали мне о бурной молодости в Мадриде, когда я твердо усвоил, что спорить с фейсконтролем на входе в клуб бесполезно. Стоит доверить закомплексованному человеку хоть толику власти, например возможность подпортить ночь гуляющей молодежи, и он превращается в настоящего тирана.
Пакистанские охранники, казалось, наслаждались своим правом не пускать внутрь соотечественников, словно бы говоря им: «Гляди-ка, вот мне-то удалось пристроиться к белым людям, а твое место – на улице». И хотя считалось, что колониализм остался в прошлом, а ООН была создана, чтобы бороться с его пережитками и вести нас в новый мир разнообразия и толерантности, в действительности эта международная организация руководствовалась тем же принципом, что и британские клубы: все увеселения предназначены только для экспатов с достаточно толстым кошельком, чтобы позволить себе роскошь жить одной ногой на родине, а другой – в принимающей их стране.
Британский клуб, описанный Оруэллом в «Днях в Бирме», тоже не привечал азиатов. Колониальные власти в попытке выглядеть лучше, чем на самом деле, решили уделять больше внимания своему имиджу, и Лондон распорядился впускать в британские клубы посетителей с другим цветом кожи за особые заслуги перед короной и в качестве благодарности за оказанные услуги. Но бирманские «пукка сахибы» отказались выполнять это распоряжение. А как, спрашивается, можно было заставить группу англичан, жившую