У меня просто из головы не выходит: кто виноват? Может, мудрый Дед, как всегда, прав и не стоит тратить на это силы и время? Слишком велик круг виновных – настолько, что на каждом оказывается трудноуловимая доля вины. Даже Вета Юрочкина, Веточка, как ее называли, попала в этот круг – не всех обзвонила.
Судьба! Вета не должна была погибнуть – по своей охоте вызвалась дежурить за подругу, которая гуляла на чьих-то именинах. Я хорошо ее помню: худенькая, сероглазая, серьезная – диспетчер Вета Юрочкина. Она училась заочно в пединституте и очень строго обходилась с молодыми людьми, по поводу и без повода забегавшими в диспетчерскую: ведь она любила и была любима! Полковник Кожухов шутил, что скоро на семейном древе появится новая Веточка…
В тот вечер обстоятельства сложились так, что Вета оказалась одна. Когда в диспетчерской сработала автоматическая установка пожарной сигнализации со звуковыми и световыми сигналами «Тревога», Вета подумала, что это снова учебная тревога, пыталась сначала разыскать по телефону инженера и лишь потом сообщила в 01. Убедившись, что пожар начался, Вета позвонила Юре Кожухову; диспетчер караула рассказывала, что как раз в это время, когда она позвала лейтенанта к телефону, раздался сигнал тревоги – караул направляли к Дворцу. «Лейтенант стал совсем белый, крикнул: „Береги себя, я выезжаю!“ – и уже через полминуты машины выехали».
Вот дальнейшая картина, которую мы восстановили для себя – по крохам.
Не слыша оповещения по трансляции, Вета поняла, что радиорубка вышла из строя, и стала звонить во внутренние помещения Дворца всем подряд. Нам удалось установить, что она сделала около двадцати звонков! Диспетчерская находилась на девятом этаже, дым, а вслед за ним огонь проникли туда через пять-семь минут, а Вета все звонила и говорила: «У нас во Дворце пожар, покиньте, пожалуйста, помещение, уходите по путям эвакуации, только, пожалуйста, без паники, нас уже тушат».
Он была уверена, что ее спасут, ведь сам Юра сказал: «Я выезжаю». Какой ужас, наверное, она пережила, бедняжка, когда поняла, что Юра уже не успеет.
А то, что поняла, мы знаем из ее последних звонков – сестре и брату. Она говорила, что ей очень не повезло, дверь уже горит, много дыма и выйти некуда; она просит простить ее, если что-нибудь было не так, и как-нибудь успокоить маму, папу и бабушку.
А ведь если бы не эти два десятка звонков, Вета могла бы спастись – над диспетчерской находился выставочный зал, откуда имелся выход на крышу. Без сомнения, она об этом хорошо знала – и не воспользовалась единственным шансом: до конца выполняла свой долг.
И эту святую пытались внести в число виновных!
Предложив мне рассказать про Большой Пожар, Микулин напутствовал меня словами: «Только будь объективна!»
Признаюсь, я не очень люблю это слово, в моем сознании оно ассоциируется с такими понятиями, как бесстрастность, холодность и равнодушие. Мы любим призывать к объективности, но способны ли мы к этому? Разве может человек, наделенный живой и трепетной душой, хладнокровно взвешивать правду и неправду, героизм и трусость, самопожертвование и подлость? Если такие люди и есть, то мне пока они не встречались.
Художник Зубов, которому я многим обязана в своем понимании жизни и о котором еще расскажу, шутил, что беспристрастным человек бывает дважды: до появления на свет и после ухода из него: в остальной отрезок времени, именуемый жизнью, человек руководствуется исключительно своими личными симпатиями и антипатиями, иными словами – личной выгодой. Против «выгоды» я восстала – есть же в нашем мире праведники! – а с остальным была совершенно согласна. И считаю, что быть совершенно объективным так же невозможно, как вылезать из собственной кожи. Если даже Лев Толстой, великий сердцевед, уступил своей антипатии и сделал Наполеона посредственностью, то чего требовать от нас, рядовых человеческой армии?
Честно предупреждаю: я буду пристрастна.
Фонограмма переговоров, состоявшихся с 18:37 до 18:50, до прекращения связи
А – ПО
А. Это дежурная по этажу с четырнадцатого, Парфенова, у нас дышать нечем, задохнуться можно!
Д. К вам уже поднимаются, не беспокойтесь.
А. Дети у нас! Дети! И артисты из Москвы.
Д. Ради бога, выводите их на лоджию, хорошо? К вам уже поднимаются.
А. Миленькая, там дым везде, а ниже горит!
Д. Пожалуйста, выводите всех, потерпите, вас выручают.
А – ПО
А. Девушка, я с восьмого, из реставрационной… Коридор горит, дым в мастерскую…
Д. Заткните все щели, чем можете, вас выручат.
А. Но должен быть какой-то план эвакуации людей. Нервы нервами, ведем себя спокойно, но ведь что-то надо делать.
Д. Выручат, товарищ, выручат.
А. Ну а кому в последний раз звонить, когда уже сил не будет? Нечем дышать, снизу дым через окна идет, через дверь, отовсюду. Еще пять минут, и крышка.
Д. Держитесь, товарищ. 18:37.
А – ПО
А. Я снова из буфета, с седьмого, алло, алло!
Д. Слушаю вас.
А. У меня деньги, товару знаешь сколько? С меня шкуру спустят! Двери я законопатила, а вдруг прогорят?
Д. Вас скоро выручат, не волнуйтесь.
А. А может, плюнуть на все да на шторах спуститься, а, подружка? Ты тогда скажи, что Татьяна Прохорова тебе звонила, ладно?
А – ПО
А. Какого черта вы не отвечаете? Я в горком буду жаловаться!
Д. Что вам, товарищ?
А. Двадцать минут звоню – занято! Дайте по срочному Минск…
Д. Звоните в междугородную. 18:38.
А – ПО
А. Алло, пожарная! Помогите, все машины города присылайте сюда, горит весь Дворец, люди гибнут!
Д. Какой этаж, товарищ?
А. Восьмой, ансамбль народных инструментов! Горит весь Дворец, люди заживо сгорают, а вы в зеркало смотритесь, да?
Д. Силы выехали, товарищ, уже работают большие силы.
А. Пусть все, какие есть, выходят, потому что горит все… коридоры горят… люди не могут выйти, понимаете?
Д. Понимаю, силы работают.
А…чуть не выпрыгивают. Все, какие есть, с выдвижными лестницами, пусть выезжают, потому что из помещений не выйти.
Д. Уже все выехали.
А. Тогда еще звоните, пусть все едут! 18:39.
А – ПО
А. Пожарная… вы посмотрите, что делается, ведь люди погибают… выйти нам некуда… невозможно ни взад, ни вперед.
Д. Вас уже выручают, скоро выручат.
А. Тут что-то взрывается,