Отделившись от баб, навстречу ему пошла тетка Степанида. Она взяла лошадь под уздцы:
– Придется тебя спешить, Павел Александрович. Подвода нужна.
– Что случилось?
Бабы стояли полукругом, спиной к нему. Он соскочил с ходка, шагнул к ним, но тетка Степанида загородила дорогу:
– Туда нельзя.
– Что здесь происходит?! – встревоженно повторил он свой вопрос.
– Да ничего такого… Феня Белозерова рожать вздумала…
Он попятился к ходку, услышал пронзительный, с подвыванием стон. Тетка Степанида велела держать ему лошадь, сама пошла к бабам, и он услышал ее воркующий говорок:
– Рот открой, голубушка, и шибчее, шибчее кричи…
– Что вы стоите, женщины! – растерянно и сердито крикнул он. – Везите скорее!
Бабы возле роженицы расступились на одно мгновение, и Рымарев увидел на копне хлеба закрытую тужурками Феню, ее запрокинутое лицо с выпученными, обессмысленными болью глазами, отвернулся. К нему подошла Устинья, сказала:
– Иди на стан.
– А как же?.. – задал он глупый вопрос.
– Управимся. Семейским бабам рожать под суслоном не в новинку. Иди, иди.
Оглядываясь, он пошел через поле на стан, и вслед ему несся отчаянный вопль. Он жалел, что Стефан Иванович не слышит этого вопля. Не сумасбродство ли посылать на работу жену на сносях? Кому и что он хотел доказать этим? Каким грубым, душевно бесчувственным надо быть, чтобы допустить такое!
На полевом стане он пробыл до вечера. Здесь узнал, что Феня благополучно разрешилась девочкой, в целости-сохранности доставлена домой. Его удивляло, что бабы не придавали этому особого значения.
– Просчиталась бабонька, с кем того не бывает? – подвела черту под разговором тетка Степанида.
Стефана Иваныча никто не осуждал, и никто не удивлялся, что так вышло. Но Рымарев почти целый день только об этом и думал. Волновал его теперь не сам по себе этот случай, а то, что он менял его личные планы. Надумал он было Верку свою назначить уборщицей в контору. Работы там в день – час, от силы два, времени хватит и корову доить, и дом содержать в порядке. Но теперь разве назначишь? Бабы шум подымут, про Феню Белозерову сразу вспомнят. Вот ведь что получается!
За обедом Верка жалостливо поглядывала на него.
– Похудел ты, Паша. Голодаешь, поди, без меня?
– Что он, маленький? – рассмеялся сын.
– И-и, Васенька, еще хуже маленького. Ты, Паша…
– Не зови меня на людях Пашей, – раздраженно буркнул он.
– Да как же звать-то? – удивилась Верка.
Не в меру бойкий сын ответил за него:
– Зови товарищ председатель. – Это ему, видать, понравилось, спросил: – Я тоже должен звать – товарищ председатель?
– Сиди! – строго сказал он, оглянулся: не слышит ли кто их разговор.
Сын замолчал. Но через минуту заговорил опять:
– А я на веялке бригадиром… И моя бригада первая по классу.
– Молодец, – рассеянно похвалил он.
Доброе утреннее настроение совсем пропало. Окончательно его испортила Устинья. С нею поехали по полям. Он рассказал ей, какие участки надо скосить в первую очередь, какие оставить напоследок. Она молча слушала, соглашаясь, кивала головой, но он не был уверен, все ли она поняла, как надо.
– Вы бы записывали, что ли. Напутаете.
– А чего путать-то? – с пренебрежением отозвалась она. – С этого конца убирай или с того, разницы нет. Так и этак немало хлеба под снег уйдет.
– Кто это вам сказал?
– Вижу и без подсказок.
– Прошу не паниковать! С таким настроением, как у вас, конечно, ничего хорошего не сделать.
– При чем тут мое настроение?
– А при том, что бригадиром тебя поставили не для того, чтобы панику сеяла, а для того, чтобы правильно, умело, авторитетно и ответственно руководила народом.
– Сыплешь слова, как веялка мякину! – дерзко сказала она. – Вместо этого лучше посчитай, сколько мы до снегу убрать сможем, да скажи мне, что сделать… а то… Для чего меня поставили, я и сама хорошо знаю.
– Сомневаюсь.
Прямо с поля он поехал домой. Надо будет, пожалуй, собрать правление и назначить кого-то другого бригадиром. Ничего не выйдет из Устиньи. Уж если с первых дней она осмеливается дерзить, то нетрудно представить, какой будет через полгода-год.
Смеркалось, когда подъехал к деревне. Зашел домой, запер на ночь скотину, кур, выпил кружку молока и пошел в правление. В его кабинете, не зажигая света, сидел Белозеров. В темной синеве окна вырисовывалась его щуплая, узкоплечая фигура.
– Ты что это в темноте?
– Да так… Сижу, думаю. Дочурка новорожденная скончалась.
– Вот как! А жена?
– Она-то ничего. Плачет, конечно. От слез ушел сюда.
Рымарев снял со стены лампу, зажег ее, протер бумажкой стекло.
– По-моему, это варварство. Ничем не оправданное.
– Что?
Под взглядом немигающих глаз Белозерова он смешался.
– Оставь… – тихо сказал Стефан Иванович.
Павел Александрович взял со стола лампу, хотел повесить ее на стену, но Белозеров отвел его руку и стал сосредоточенно соскабливать ногтем с медного бока лампы черное пятнышко.
– Кого за себя оставишь? – вдруг спросил он.
– В каком смысле – за себя? – В груди сильно толкнулось сердце и застучало часто-часто.
– Нас берут в армию… – невыразительным голосом проговорил Белозеров, продолжая соскабливать пятнышко.
Только на одну секунду у Рымарева мелькнуло сомнение, он почти сразу понял, что Белозеров говорит правду. Потер рукой грудь, там, где колотилось сердце.
– Добился?
До слез стало обидно Павлу Александровичу: бронь была для него не только освобождением от службы, но прежде всего признанием заслуг, неоспоримым свидетельством того, что он здесь самый нужный человек и что его мирный труд в некотором роде даже важнее воинской доблести. Но все это оказалось ничем. Его даже и не спросили. Там, где решалась его судьба, оказалось достаточно слов этого неуравновешенного, неумного, недалекого человека! А он-то старался, себя не жалел. Заслужил благодарность!
– Ты понимаешь, на что мы обрекаем колхоз? – с болью и яростью спросил он.
– Понимаю, – вяло отозвался Белозеров. – Тяжело будет. Сидел сейчас, думал… – Он откачнулся от лампы, уперся руками в кромку стола, взгляд его стал острым, решительным. – Так кого оставим за себя?
Рымарев подобрался. Может быть, не все так безнадежно? Может быть, есть какой-то ход, способный разрушить комбинацию Белозерова, плод его сумасбродства? Спокойнее. От ума, выдержки сейчас зависит многое. Надо быстро и хорошо обдумать.
– Мне кажется, в председатели можно выдвинуть Игната Назарыча, – сказал Белозеров. – Правда, тих