– Знаю. Записаться хочу, сказали: примем.
– Молодец! Крутани-ка эту ручку. Вот так…
Рукоятка, похожая на крюк, шла туго, будто кто-то нарочно ее удерживал, испытывая силу Жамьяна. Поглядывая на тракториста – так, не так? – сделал оборот, другой.
– Посмелей, посмелей!
Утвердил ноги в землю, приналег. Трактор взревел разъяренным медведем, железное его тело затряслось, ходуном заходило – вот-вот рванется вперед, сомнет под колеса. Жамьян попятился, запнулся и сел в борозду. Тракторист что-то покрутил, подергал, и мотор успокоился, заворкотал негромко и мирно.
Жамьян опасался, что тракторист будет смеяться над его испугом. Но тот будто ничего и не заметил, вытер ветошью руки, присел рядом.
– Дело в шляпе. Теперь и закурить можно, – достал пачку папирос, самых настоящих, с картинкой на коробке, протянул Жамьяну, как равному.
Запах у табака был хороший, нездешний. Жамьяну было бесконечно жаль, что в эту минуту его никто не видит, расскажи – не поверят. Затянулся раза три, осторожно поплевал на кончик папиросы, бережно опустил ее в карман. Искурить одному – все равно что надеть новую рубаху и не показаться в ней на улице.
– Ты мне здорово помог. – В стеклах очков тракториста, сдвинутых на лоб, прыгали солнечные зайчики. – Больше твоя помощь не требуется. – Неожиданно добавил: – Больше тут не болтайся. На книжки жми. И другим мой наказ передай.
Смысл слов тракториста не сразу дошел до Жамьяна. В эту минуту он как раз думал о том, что тракторист его, видимо, рядом посадит и даст за руль подержаться. А он… Или опять шутит?
– Чего скис? – тракторист хлопнул Жамьяна по плечу, снял очки: – Держи. А трактор у тебя будет. Раз очки есть – трактор никуда не денется.
II
Из района пришла бумага. Колхозы должны отрядить из числа комсомольцев-добровольцев по одному на курсы трактористов.
В бурятском колхозе долго голову не ломали. Дело ясное, поедет Жамьян Баиртуев. Всем известно, у него очки есть, в них баранов пасет. А очки не для того предназначены.
У сибиряков так гладко не получилось. У них в трактористы наладился Степан, по прозвищу Балаболка. Из комсомольского возраста Степан выбыл давненько, комсомолками были его дочери-близняшки Марья и Дарья. Однако воспротивились намерению Степана колхозники не только из-за возраста.
Был Степан Балаболка человеком известным. Впервые он отличился еще подростком. Взял Степку в услужение поп из волостного села. Бойкий на язык, проворный парнишка чем-то очень угодил одинокому священнику. Обул, одел, грамоте обучил. Бывая дома, Степка ходил по селу гоголем.
И вдруг Степка заявляется домой насовсем. Под одним глазом – большущий синяк, другой – красный и слезу без конца гонит. Что? Как? Почему? Но язык у Степки тоже, видать, повредился, утерял всякую подвижность.
Но и без него всё узнали.
Поп на то он и поп, чтобы посты соблюдать. Сам скоромного в рот не возьмет и другим не даст: истязая плоть, возвысишь душу. Шла седьмая неделя Великого поста. Поп по своим делам отправился в соседнее село. Степке велел все прибрать. Пасха на носу. Прибираясь, Степка наткнулся в кладовой на стегно свинины – приношение одного из прихожан. За недели поста у Степки живот прилип к спине, а опаленная, желтая, как янтарь, шкурка свинины так соблазнительно пахла… Рука сама отщипнула кусочек, отправила в рот. Грехопадение совершилось. Крошку съел или умял большой кусок – разницы нет. Степка нажарил свинины целую сковороду. И тут во двор въезжает поп. Скорее спрятать сковороду. Горячая! Воды в нее плеснул. Сало брызгами – во все стороны. Одна капля влепилась в правый глаз. Заорал от боли.
Поп сунул кулак под второй глаз, схватил за загривок, подтащил к дверям и на прощанье облагодетельствовал пинком под зад.
Выгнать-то он его выгнал, но грамота при Степке осталась. Посмеялись над ним в Мангиртуе, да к нему же идут: управь прошение, напиши письмо. Захочет – пишет, не захочет – покуражится. Потом, правда, все равно напишет.
Взрослея, Степан стал скучать. Кругом темнота невежливая. Даже жениться не на ком, нет ни одной девки с полным понятием о жизни.
Уехал в город. Сказывали мужики – в купеческую лавку сел, гвоздями и подковами торгует. Посидел меньше года – просиделся, свели со двора стариков-родителей коровенку. Но жену все-таки привез. Ходили смотреть – городская. Брови на висках пририсованы и пьет чай с сахаром вприкуску. Хрумтит – не напасешься.
Мужики смеялись – сменял коровенку на бабенку.
Бабенка родила Степану двойню, Марью и Дарью, и, как только отняла от груди, укатила в город. Степан несколько раз ездил, советовал ей вернуться – без толку.
Счастливые времена для Степана настали, когда началась организация колхозов. Ни одного собрания не пропустил, от сибиряков бежал к семейским, от семейских – к бурятам и на каждом собрании выступал по пять-шесть раз, начиная свои речи всегда одинаково: «Я вам, мужики, вот что присоветую…» От него пробовали отмахнуться. Не тут-то было. «Я – корень нынешней жизни. От попа страдал, купец меня обобрал. Я пролетарий, потому как ничего, кроме цепей, у меня нету». Степан имел в виду цепь, на которой держал кобеля. От старости кобель издох, а цепь ржавела на заборе.
Районные уполномоченные оценили активность Степана, выдвинули его в председатели артели. Однако продержался на этой должности он недолго.
Приходят утром мужики на общий двор, запрягают коней – в поле ехать. Но разве можно вот так просто – сел и поехал, как при старом режиме? Напутное слово должны выслушать. Лезет Степан на телегу, скликает мужиков. «Куда мы с вами направляемся? – спрашивает он и сам же отвечает: – Направляемся мы, дорогие люди, к светлому будущему. А что есть наше будущее?» Двумя-тремя словами на этот вопрос не ответишь, издали начинать приходится. Надо первым делом на самодержавном ярме клеймо поставить. А Керенский? А Колчак? А Семенов-атаман? А закордонная империализма? А враг внутренний?
А солнце тем временем лезет вверх и лезет, припекать начинает. Мухи жужжат лениво. Мужики окурками все вокруг телеги заплевали. С прошлым наконец покончено, на текущем моменте Степан долго не задерживается. Перед тем, как сказать главное, переводит дух, по-культурному, платочком пот с лица вытирает. Мужики – врассыпную. «Куда же вы?» – «Завтра доскажешь».
Назавтра – то же, едва он рот раскроет – разбегаются. Утомление ума у них получается. Непривычные… Обвыкнут. Надежда, однако, не сбылась. Председателем поставили другого. Степан не очень огорчился. Без просвещения ума нынче далеко не ускачешь. А кто их просвещать станет? Новый председатель десять слов друг с другом связал – его в пот бросило. Позовут