– Послушайте, мисс Стэнтон, – обратился к ней Хэкетт. – Я понимаю ваши чувства. Я знаю, что вам пришлось пережить. Я первый, кто хочет, чтобы этого негодяя поймали. Собственно, мы решили, что вы в некотором смысле бомба замедленного действия и в ваших же интересах разумнее… э-э-э… прекратить наше с вами сотрудничество. Но поверьте: втягивать в это полицию – смерти подобно. У меня десять лет опыта, и я это точно знаю. Я уверен, что и мистер Маршлейк думает так же.
«Разумнее… э-э-э… прекратить наше с вами сотрудничество»? Билл! Билл! Где же Билл?
– Но я не обращалась в полицию! – не отступала Моника. – Я не понимаю, о чем вы говорите. И кто такой мистер Маршлейк?
Хэкетт сделал глубокий вдох.
– Это мой босс, – просто и в то же время красноречиво ответил он. – Он хочет видеть нас с Ховардом немедленно.
Повисла тишина.
Продюсер теребил манжеты своего пиджака и поправлял галстук – он явно всеми силами пытался восстановить свое душевное равновесие.
– Не переживайте, – сказал он Монике и улыбнулся. – Приободритесь. Мы все ваши друзья, мисс Стэнтон, и мы сделаем все, чтобы справедливость восторжествовала. Но вот эта кража самых что ни на есть прекрасных кадров натурной съемки и все, что случилось раньше, а теперь еще и это – все эти факты наводят меня на мысль, что кто-то точит зуб лично на меня, а также и на вас. Нам нужно идти, Ховард. Э-э-э… Фрэнсис, – он дернул головой в сторону соседнего кабинета, – вы сказали Тилли Парсонс?..
Мисс Флёр придала своему лицу заинтересованное выражение:
– О том, что она свободна и может возвращаться домой? Да, дорогой Томми. Я выполнила грязную работу за вас.
– Чушь! Мне необходимо переговорить с ней сейчас. Она сможет уехать, как только допишет сцену Е. Мы и так уже потеряли с этим фильмом кучу времени.
– Вот теперь вы дело говорите, молодой человек, – вмешался Ховард Фиск, выходя из глубоких раздумий и откладывая нож для разрезания бумаги, который он крутил в руках. – Когда вы действительно беретесь за ум, никто вам в этом бизнесе и в подметки не годится. Ну что, встретимся лицом к лицу с Минотавром?
– Да. Вам тоже лучше бы пойти с нами, мисс Стэнтон.
– Прошу прощения, – спокойно проговорила Моника. – Я останусь здесь.
Все взгляды обратились на нее.
– Билл Картрайт… – произнесла Моника. При упоминании его имени у нее сжалось горло и заныло в груди. – Билл просил меня оставаться здесь, здесь я и останусь.
Присутствующие переглянулись, и брови мистера Хэкетта поползли вверх.
– Билл? А я думал, он у вас… э-э-э… не в фаворе. Однако при чем здесь Билл? Вы пойдете с нами. Для вашей собственной безопасности.
– Разве человек по фамилии О’Брайен не должен находиться здесь со мной?
Мистер Хэкетт потер лоб рукой.
– Возможно, вы и правы, – признал он. – Если этот сыщик вас не увидит, я, вероятно, смогу его умаслить и он уедет восвояси. Да, возможно, вы и правы. Но будьте осторожны. Получается так, что я теперь за вас отвечаю. О’Брайен! Эй! Вы можете заходить. – Он обернулся и с беспокойством взглянул на Фрэнсис Флёр, которая улыбалась, и на Ховарда Фиска, который хмурился. Хэкетт задумчиво произнес: – Вам лучше бы задернуть шторы.
3
Теперь часы отсчитывали время, оставшееся до убийства.
Изобретательный план, складывавшийся в течение нескольких недель, словно мозаика, каждый фрагмент которой вставал на свое место, по мере того как проходили дни, был готов. Оставалось лишь щелкнуть выключателем, что и должно было произойти через несколько минут.
Моника об этом, конечно, не подозревала. Она никогда не чувствовала себя в большей безопасности, чем сидя в своем кабинете в компании здоровяка О’Брайена – усатого военного в отставке, который напоминал ей посыльного из Военного министерства, – расположившегося на кушетке и погруженного в чтение газеты.
Было двадцать пять минут восьмого. Моника все ждала. Уже давно стихли невнятные голоса за стенкой, где Тилли беседовала с Хэкеттом и Фиском. Последние покинули ее кабинет, пересмеиваясь. Не успели они уйти, как Тилли распахнула дверь:
– Голубушка…
Экс-ефрейтор О’Брайен громко кашлянул и поерзал на кушетке, шурша газетой.
– Я смотрю, мисс, – сказал он, не поднимая глаз, – тут в газете написано, что старый фриц…
Тилли взглянула на него, а потом на Монику.
– Голубушка, – повторила она, – не зайдете на минутку ко мне?
– Если у вас есть что сказать, Тилли, не могли бы вы сказать это здесь?
– Не могла бы.
– Почему?
– Потому что нет. Ох, голубушка, не будьте такой размазней! Прекращайте эти глупости и зайдите ко мне!
– Не зайду, если вы будете так со мной говорить, Тилли.
Глаза Тилли чуть не вылезли из орбит.
– Вы зайдете ко мне или нет?
– Нет, не зайду.
Дверь захлопнулась с таким треском, что Моника вздрогнула. Вопреки здравому смыслу Моника почувствовала беспокойство – не за себя, а за Билла Картрайта. Хотя передвижение на автомобиле в вечернее время в условиях отключения электричества было затруднено, к этому времени ему пора бы уже было находиться в студии.
А вдруг он попал в аварию? Вдруг произошло столкновение и он ударился головой о стекло? И зачем ему вообще понадобилось брать такси, когда с тем же успехом можно было доехать и на поезде? Ему не следует так разбрасываться деньгами. И все же именно поэтому Моника не могла не проникнуться к нему еще более сильными чувствами: она ощутила искорку радости оттого, что Билл, каким бы он ни был, не являлся скрягой…
Она обращалась с ним плохо – это следовало признать. Перед ее внутренним взором вставали все те сцены, когда он проявлял недюжинное терпение и улыбался ей, в то время как она вела себя как невоспитанная школьница. Она совсем не хотела так себя вести. На самом деле она такой не была; если б она только могла ему это доказать.
Минуты текли одна за другой. За стенкой что-то бурчала Тилли, а потом послышался цокот ее пишущей машинки. Яркий свет слепил Монику. Она обернула лампочку листом бумаги, как абажуром. В полосе света сиял красной кожей портсигар. Моника протянула руку, чтобы достать из него сигарету, но решила повременить.
Да, она влюбилась в него. И в этом все дело. Чувство это было странным – смесь радостного возбуждения и покорности. Оно было совсем не похоже на чувства, которые она приписывала в книге Еве Д’Обрэй, и в то же время не совсем чуждо им. Только бы он оказался здесь, и тогда она так ему и скажет. Ну, если и не скажет, то, несомненно, намекнет…
Краем уха она уловила звук шагов, приближающихся по гравийной дорожке к Старому зданию.
По мере того как расстояние сокращалось, шаги становились все отчетливее. Это, должно быть, его шаги. Они поднялись по ступенькам. Моника услышала их в вестибюле. Они зазвучали вдоль коридора.
Это был Билл, разумеется.
И он был зол.
Моника поняла, едва завидев его в дверном проеме, что никогда раньше ей не доводилось лицезреть его по-настоящему разозленным. Раньше это была не злость – это было брюзжание на всю вселенную, когда он вставал в позу и разражался высокопарными речами не столько в защиту своего оскорбленного достоинства, сколько ради красного словца.
Но теперь он был в гневе – в этом Моника не сомневалась. Она чувствовала легкую опаску и одновременно необъяснимое удовольствие. Ей хотелось, чтобы он злился из-за того, что она не дождалась его в Военном министерстве. Ей хотелось извиниться перед ним. Она бы торжествовала, извинившись перед ним.
Билл держал себя в руках. Его первыми словами, произнесенными прохладным и убийственно спокойным тоном, были следующие:
– Для вас существуют хоть какие-то приличия?
– Билл, мне очень жаль. Мне правда искренне жаль. Я совсем не хотела так поступать. Я просто не думала в тот момент. Когда я вышла оттуда…
Билл заморгал, а его рука, взметнувшаяся было к голове, застыла на уровне лба.
– Откуда?
– Из Военного министерства, разумеется.
– Из Военного министерства? При чем здесь оно?
– Я ушла и даже не предупредила вас. Билл, прошу прощения – я бы никогда так не поступила, если б только подумала…
– Речь не об