– Крис! – воскликнул он в ужасе.
Она порывисто бросилась ему на шею:
– Это дом виноват! Я не знала, что он такой ужасный… Этот нижний этаж… и лестница… и грязь…
– Но, черт возьми, ведь главное – практика!
– Ты мог бы иметь практику где-нибудь в деревне.
– Ну конечно! В коттедже с увитым розами крылечком! Да ну его к черту!..
В конце концов он извинился за свою проповедь. Все еще обнимая Кристин за талию, он отправился вместе с ней жарить яичницу в кухню, находившуюся в проклятом нижнем этаже. Здесь он старался развеселить ее, дурачась и уверяя, что это вовсе не подвал, а Паддингтонский туннель, через который каждую минуту проходят поезда. Кристин бледно улыбалась его вымученным шуткам, но глядела не на него, а на разбитую раковину.
На другое утро, ровно в девять часов, – Эндрю решил не начинать слишком рано, чтобы не подумали, что он гоняется за пациентами, – он открыл прием. Сердце его билось от волнения гораздо сильнее, чем в то почти забытое утро, когда он начинал свой первый в жизни амбулаторный прием в Блэнелли.
Половина десятого. Он ждал с тревогой. Так как маленькая амбулатория, имевшая отдельный выход на боковую улицу, соединялась коротким коридором с домом, то Эндрю мог одновременно следить и за своим кабинетом – лучшей комнатой нижнего этажа, недурно обставленной, с письменным столом доктора Фоя, кушеткой и шкафом, – куда впускались с парадного хода «хорошие» пациенты, по терминологии миссис Фой. Таким образом были расставлены двойные сети. И он, насторожившись, как всякий рыболов, выжидал, какой улов принесут ему эти двойные сети.
Но они не приносили ничего, ровно ничего! Было уже около одиннадцати часов, а ни один больной не пришел. Шоферы такси по-прежнему стояли, болтая, у своих машин на противоположной стороне улицы. Медная дощечка с фамилией Эндрю сверкала на дверях под старой, выщербленной дощечкой доктора Фоя.
Вдруг, когда он уже почти утратил надежду, звонок у двери в амбулаторию резко звякнул, и вошла старуха в шали. «Хронический бронхит» – определил Эндрю сразу, раньше еще, чем она заговорила, по ее хриплому и тяжелому дыханию. Он сел и принялся ее выслушивать, бережно-бережно. Эта была давнишняя пациентка доктора Фоя. Он расспросил ее. Потом в крохотной каморке, заменявшей ему аптеку, настоящей норе, помещавшейся в коридоре между амбулаторией и кабинетом, он приготовил ей лекарство и принес его в амбулаторию. Тогда старуха, пока он смущенно готовился спросить у нее плату, вручила ему без разговоров три с половиной шиллинга.
Трепетная радость этой минуты, глубокое облегчение, принесенное этими несколькими серебряными монетами, зажатыми в его ладони, были невообразимы. Казалось, что это первые в жизни заработанные деньги. Он запер амбулаторию, побежал к Кристин и высыпал перед ней на стол серебро:
– Первый пациент, Крис! В конце концов здесь может оказаться неплохая практика. Во всяком случае на этот гонорар мы с тобой позавтракаем.
Ему не нужно было делать визитов, так как прежний доктор умер уже три недели назад и его больные за это время успели перейти к другим врачам. Оставалось ждать, когда будут новые вызовы. А пока, заметив, что Кристин предпочитает одна справляться со своими домашними делами, он употребил время до полудня на то, чтобы обойти квартал. Все осмотрел, видел дома с облупившейся штукатуркой, длинный ряд мрачных и грязных «частных» пансионов, скверы с унылыми, точно закопченными деревьями, узкие конюшни, превращенные в гаражи, а за неожиданным поворотом Норт-стрит – грязный квартал трущоб, ссудные кассы, тележки мелких торговцев-разносчиков, трактиры, витрины, в которых выставлены патентованные лекарства и изделия из резины ярких цветов.
Эндрю подумал, что квартал этот, вероятно, сильно захирел по сравнению с теми годами, когда к желтым портикам подкатывали кареты. Теперь он был убог и грязен, но среди плесени прошлого кое-где уже пробивались ростки новой жизни: строился ряд новых домов, встречались приличные магазины и конторы, а в конце Гладстон-плейс находился знаменитый магазин «Лорье». Даже Эндрю Мэнсон, ничего не понимавший в дамских модах, слышал о «Лорье», и если бы перед этим безупречно-белым каменным зданием без окон и не стояла длинная вереница щегольских автомобилей, все равно вид его убедил бы Эндрю в правдивости того, что он слышал об этой знаменитой фирме. Ему показалось странным, что магазин «Лорье» находится в таком неподобающем месте, среди этих обветшавших домов. Но он находился здесь, это было так же несомненно, как полисмен, стоявший на тротуаре против него.
Эндрю завершил первый день визитами к врачам, жившим по соседству. Всего он посетил восемь человек. Только трое из них произвели на него более или менее глубокое впечатление: доктор Инс с Гладстон-плейс, человек еще молодой, Ридер, живший в конце Александра-стрит, и пожилой шотландец Маклин. Но его немного угнетал тон, которым все они говорили.
«О, так это к вам перешла практика бедного старика Фоя!»
С некоторым раздражением он твердил себе, что через полгода они переменят тон. Хотя Эндрю Мэнсону было уже тридцать лет и он научился ценить выдержку, но по-прежнему не терпел снисходительного к себе отношения, как кошка не терпит воды.
В этот вечер амбулаторию посетило трое больных, и двое из них уплатили по три с половиной шиллинга. Третий обещал прийти еще раз и расплатиться в субботу. Таким образом, Эндрю в первый день заработал десять с половиной шиллингов.
Но на следующий день он не заработал ничего. На третий – только семь шиллингов. Четверг был удачным днем, пятница – почти пустым. В субботу утром не пришел ни один человек, зато вечерний прием принес семнадцать с половиной шиллингов, хотя тот пациент, которого он лечил в долг, не сдержал обещания прийти в субботу и расплатиться.
В воскресенье Эндрю тайком от Кристин с мучительной тревогой подвел итоги за неделю. Он спрашивал себя, не было ли с его стороны ужасной ошибкой купить захудалую практику, ухлопать все свои сбережения на этот мрачный, как могила, дом? Отчего ему так не везет? Ему уже за тридцать, у него степень доктора медицины, и он член Королевского терапевтического общества. Он способный клиницист, и им проделана большая исследовательская работа. А между тем он торчит тут и собирает по три с половиной шиллинга, которых едва хватает на то, чтобы прокормиться. «Во всем виновата наша система! – думал он с яростью. – Она устарела. Нужен другой, более разумный порядок, который дал бы всякому возможность работать. Ну, хотя бы… хотя бы государственный контроль! – Но тут он