Нахмурившись, он с решительным видом встал, взял картину, на которой заранее остановил свой выбор – «Хэмпстедскую вересковую пустошь», – завернул ее в оберточную бумагу и обвязал веревкой. С несвойственной ему стремительностью он вышел из мастерской, запер ее и через заднюю дверь выбрался в тупичок. Ему потребовалось не больше трех минут, чтобы дойти до угла, а там, нырнув в кабачок «Благие намерения», он выпил стакан эля и попросил бармена подержать до вечера у себя пакет. К шести часам, никем не замеченный, он вернулся во двор и оттуда прошел на кухню.
Стефен только что вернулся домой и радушно приветствовал друга. Здороваясь с ним, Глин невольно подумал о том, какая большая перемена произошла в Стефене со времени их первой встречи в Слейде. И дело было не только в том, что Стефен страшно похудел – скулы у него торчали, а на висках образовались глубокие впадины. Казалось, что этот человек, с длинными худыми руками и с вымазанной в саже от речного пароходика щекой, в грубых, перепачканных краской штанах и куртке, со старым шарфом, переброшенным через плечо, держится на ногах лишь огромным усилием воли, напряжением всех своих сил. Правда, пятна румянца на скулах и горящие глаза несколько сглаживали это впечатление, придавая лицу Стефена необычайно живое, энергичное выражение.
– Удачный был день? – спросил Глин.
– Вполне. Я чуть свет отправился в Гринвич.
– Как поживает старушка Темза?
– Мучает меня, как всегда. А чем ты сейчас занят?
Ричард помедлил, повертел цепочку от часов – уже не потрепанный обрывок шнурка, а настоящую золотую цепочку внушительной толщины, с брелоками, подарок ублаготворенного заказчика.
– Вообще говоря, собираюсь приступить к портрету лорда Хаммерхеда.
– Ты что-то уж очень много стал писать портретов. Это опять заказ?
– Да.
– Мне знакома эта фамилия. Твой заказчик, случайно, не пивовар?
– Мм… Это одна из многочисленных сфер его деятельности.
– А другой сферой является искусство? Живопись только и существует благодаря таким молодцам, как он.
Глин искоса взглянул из-под бровей на приятеля: не иронизирует ли он? Но лицо Десмонда было по-прежнему приветливое и веселое. Последовало небольшое молчание, но тут появилась раскрасневшаяся от долгого пребывания у плиты Дженни с дымящимся блюдом в руках и весело пригласила всех к столу.
Еда была простая, но сытная: душистое рагу, картофель в мундире, затем домашний сливочный торт и большая миска абрикосового компота на десерт. Глин, который с годами стал еще большим сластеной, что заметно сказалось на его внушительных габаритах, с удовольствием предавался чревоугодию, но хоть и был поглощен едой, все же не мог не заметить, как безразличен к еде Стефен. Он, казалось, даже не замечал, что́ глотает, да и вообще пища нисколько не интересовала его: если бы не Дженни, тарелка его так и простояла бы пустой. Но настроение у Стефена было необычайно жизнерадостное, красивые глаза его оживленно блестели, когда он принялся подробно рассказывать о том, как ругался с капитаном, чья баржа чуть не опрокинула их посредине реки:
– И какими только крепкими словечками мы друг друга не обозвали! – весело заметил он в заключение. – После этого у меня совсем пропал голос.
– Что?! – воскликнула Дженни, бросив на него встревоженный взгляд.
– Это пустяки! Ведь когда я работаю, мне голос не нужен. – Стефен с улыбкой повернулся к Глину. – Тэпли глух как пень. Иногда я, как уйду из дому, целый день рта не раскрою.
Глин неодобрительно погрозил ему вилкой.
– Но это же ненормально, – сказал он. – Ты совсем как Анна. Иной раз от нее тоже за целый день слова не дождешься.
Анна посмотрела на него – как всегда, смиренная и серьезная, только уголки губ приподнялись в иронической усмешке.
– Это было первым условием, которое ты мне поставил, когда я переехала к тебе.
– Переехала ко мне! – возмутился Глин. – Да неужели ты не можешь запомнить раз и навсегда, что ты теперь почтенная замужняя женщина?
– Иногда я даже думаю, что мы стали слишком почтенными.
– Что ты хочешь этим сказать? Тебе не нравится, как мы живем? Посмотри, с какими людьми ты встречаешься.
– О, мы действительно встречаемся с уймой людей. Мы наряжаемся и ездим по приемам, где все время стоишь, а вокруг такой шум, что собственного голоса не слышно. Мы бываем на торжественных