Последовало напряженное молчание; затем Джофри добавил:
– Тут помещена фотография одной из картин. Полуголая шлюха, окруженная толпой омерзительных головорезов. На мой взгляд, вещь совершенно декадентская.
Он отшвырнул газету. Клэр, сидевшая неподвижно, с застывшим лицом, усилием воли подавила неудержимое желание тотчас взять ее. Тем временем генерал поднялся из-за стола и, повернувшись спиной к камину, в хмуром раздумье стал раскуривать трубку.
– Интересно, как воспримут это в Стилуотере.
– Плохо. Я уверен, что вся история начнется сначала.
– Я полагаю, он все-таки явится домой.
– А как же! У него, наверно, за душой-то нет ни гроша.
Генерал в задумчивости сдвинул брови.
– Боюсь, что Бертрам сейчас не в состоянии субсидировать его. Жаль… Очень жаль! Удивляюсь, как это у малого хватило духу сунуться в Англию.
– А я так нисколько не удивляюсь. Он, конечно, все время не оставлял мысли явиться сюда, когда отгремят бои.
До сих пор Клэр молчала. Но сейчас она отважилась заметить:
– Интересно, так ли уж плохи его картины, как об этом пишут.
– Боже правый! Да неужели ты не слышала, как о них отзывается этот репортер?
– Слышала, Джофри. Но мне эта критика кажется пристрастной. Автор сам признает, что ему непонятны картины Стефена. Возможно, он вообще недостаточно разбирается в искусстве.
– Недостаточно разбирается?! Да это же эксперт. Иначе он не писал бы в такой газете, как «Пост».
– Ну а Глин? – мягко, но слегка покраснев, настаивала Клэр. – Это известный художник. Почему же он субсидирует выставку Стефена, если его работы никуда не годятся?
– Потому что он под стать моему героическому двоюродному братцу и радикал до мозга костей. – Джофри метнул гневный взгляд на жену, несказанно раздраженный логичностью ее доводов. – Я убежден, что эта идея пришла им в голову где-нибудь в парижском погребке.
– Где бы они об этом ни сговаривались, – спокойно и рассудительно заметил генерал, – эта выставка – вещь крайне неприятная для нашей семьи… Крайне. Как вспомню Дэвида… а теперь еще это. – И он направился к двери. – С вашего позволения, Клэр, я сейчас позвоню Бертраму.
– Непременно позвони, отец, – поддержал генерала Джофри, поднимаясь из-за стола. – Встретимся в бильярдной. Сыграем по сотне и поговорим.
Оставшись одна, Клэр взяла газету, отыскала интересовавший ее столбец, дважды прочла его и несколько минут сидела, задумавшись, – во взгляде ее притаилась тревога. Затем она порывисто поднялась и пошла наверх, в детскую. Однако Николас и маленькая Гарриэт уже отправились с няней Дженкинс на прогулку – до привратницкой и обратно. Дженкинс считала, что утром детей надо «проветривать» независимо от погоды, и Клэр, подойдя к окну, увидела две маленькие фигуры в желтых макинтошах, высоких сапожках и зюйдвестках, а между ними – дородную няню в синем пальто, которая скорее ради пущего аристократизма, чем по необходимости, держала над собой зонтик на длинной ручке. Зрелище это подействовало на Клэр успокоительно, и, сама того не сознавая, она улыбнулась. И почти тотчас вздохнула. Если не считать беспокойства за семью Стефена, у нее, собственно, не было причин особенно волноваться, узнав вдруг о его возвращении. По словам Джофри, она давно уже списала его в архив. Она знала его недостатки и, как все прочие, осуждала их. Однако в ней теплилась надежда, что он еще может как-то искупить то зло, которое причинил своим близким, – и, скорее всего, именно с помощью своей прискорбной слабости. Чувство справедливости – а она уверяла себя, что ею руководит только чувство справедливости, – подсказывало ей, что в статье есть нотки предвзятости, что она отражает скорее суждение обывателя, чем художника, и это возбудило в ней желание стать на защиту Стефена, по крайней мере, поправила она себя, – на защиту его работ.
Дождь продолжал лить, мужчины не могли идти на охоту, унылый день тянулся без конца, и раздражение Джофри все возрастало. Клэр понимала, что он сердится на нее за то, что она не скрывает своего недомогания – как будто она виновата в том, что ей нездоровится, – а кроме того, подозревала, что ему предстоит не очень приятный день платежей. Но хотя обычно она чутко откликалась на его настроения, как и на настроения всех окружающих, сейчас она была слишком занята своими мыслями. Что-то зашевелилось в глубине ее души – пока еще смутно, подсознательно, но уже ощутимо.
На следующее утро Клэр, в темно-сером костюме и маленькой шапочке, оставлявшей открытым красивый белый лоб, отправилась на станцию в Халборо и села в поезд, шедший в Лондон. Она забилась в уголок купе, где, кроме нее, никого не было, и, уткнувшись подбородком в коричневый мех горжетки, крепко стиснув затянутые в перчатки руки, смотрела потемневшими, расширенными глазами на знакомые зеленые поля Сассекса, еще не просохшие после недавно прошедшего дождя, на подстриженные изгороди и змеящиеся вдоль них канавы, на молочно-белую Арен, текущую среди мокрой травы, порыжевшей осоки и камышей, похожих на багряные копья.
На вокзале Виктории Клэр взяла такси и поехала на Уимпол-стрит, где доктор Эннис, которого дела задержали в больнице, заставил ее прождать до четверти двенадцатого. Консультация прошла без неприятных неожиданностей, врач нашел, что состояние Клэр стало гораздо лучше, пошутил немного над ее задумчивостью и, с улыбкой, по-отечески потрепав по плечу, отпустил около двенадцати часов дня.
Клэр медленно пошла по направлению к Уэст-Энду. Впереди у нее был целый день, и все интересовало ее: сутолока на шумных улицах, яркие витрины, проносящиеся мимо автобусы, – она всегда так дорожила этими часами свободы. Может быть, зайти в клуб? Нет, ей не хотелось сегодня заниматься болтовней… Почти бессознательно пошла она по Оксфорд-стрит и завернула в маленькую французскую кондитерскую, находившуюся в конце Бонд-стрит. Здесь она заказала кофе с бриошью. Вступив в роль сельского сквайра, Джофри требовал, чтобы к столу подавалась сытная, обильная еда, и сейчас Клэр с наслаждением съела более легкий завтрак. Затем вопреки обыкновению, словно для того, чтобы иметь повод посидеть подольше, она закурила сигарету: доктор Эннис советовал ей не отказываться от мелких радостей жизни.
Но вот она снова очутилась на улице и сначала неуверенно, затем, словно влекомая роком, направилась к