— Ты знаешь, наши химики наконец-то освоили производство настоящего пороха, — сообщила Анна, пока я, стеная, скидывал промокшие, облепленные грязью штаны в прихожей. От меня пахло болотом, потом и машинным маслом.
— Так они ведь уже делали его? — уточнил я, пытаясь отодрать прилипший к штанине ком глины.
— Делали. Но это был черный порох. А сегодня отдали на испытания первую партию бездымного.
— Ну да… — я выпрямился, ощущая прилив странной надежды. — Это… это серьезно. Очень пригодится.
Я сразу представил расставленные вдоль колючей проволоки импровизированные пушки, стреляющие картечью. Грохот. Дым. И разбегающихся во все стороны скифских всадников. Ведь теперь, когда порох можно делать самим, отпадала нужда в жесточайшей экономии патронов. Можно было думать масштабнее. Гораздо масштабнее.
Ну а что? Сколхозить небольшую пушку-фальконет, по типу тех, что использовали в XVII–XVIII веках, — по силам даже мне с Андреем. Тем более материалов — хоть отбавляй. Толстостенные трубы, стальные болванки… Естественно, на что-то серьезное я не замахивался, но что-нибудь мобильное, на лафете, стреляющее на 200–300 метров картечью или самодельными бомбочками… Почему нет? Взрывпакеты для дикарей (а в этом времени дикие все) — не столько для физического уничтожения, сколько для устрашения. Грохот и огонь могли посеять панику среди суеверных кочевников.
— Как прокатились, кстати? — Аня поправляла висящую над столом 12-вольтовую автомобильную лампочку, подключенную к аккумулятору. Ее свет, тусклый, но такой родной после свечей, казался чудом.
Я, стараясь не сгущать краски, пересказал события дня: курганы, раскопки, мумию воина, наглого Обезьяну с акинаком, спор и тяжелую дорогу назад.
— Вот как-то так.
— Прикольно, — отозвалась она, помолчав.
— А тот скиф… которого вы раскопали… Он во что одет был? В ее голосе прозвучал профессиональный интерес.
— В доспехах… кожаных, вроде, с железными бляшками. Штаны темные, куртка… Тканевая, наверное. А может, тоже кожа. — я пожал плечами, пытаясь вспомнить детали сквозь усталость и стресс. — Я как-то не разглядывал… Акинак неплохой был, длинный, не такой короткий, как в учебниках рисуют. Почти меч.
— Ясно. Но это всё понятно, — кивнула Аня. — Помнишь там, в Аркаиме, в реконструированном кургане, мы видели вождей. Погребение знатное. Богатое. А здесь — простой воин. Вот тебе и разная одежда, и снаряжение. Акинак не прихватил случаем? На память? — в ее глазах мелькнул огонек.
— Нет, — честно ответил я. — Хотел поначалу… Только это ж не археология получится, а мародерство чистой воды. Один мужик взял — ты его должна знать, такой… на обезьяну похож. Мелкий, злой, противный как крыса.
— Ты уж определись, обезьяна или крыса? — усмехнулась супруга, ставя на стол миску с дымящейся картошкой.
— Да хрен его знает! — махнул я рукой. — Тип очень неприятный. Противный.
Обычно не сужу по внешности, но тут… было в нём что-то глубинное, гадкое. Будь возможность нагадить ему незаметно — сделал бы не задумываясь.
— Я поняла, про кого ты, — кивнула Аня. — Муж продавщицы из магазина на автобусной остановке.
— Не знаю. Может быть. — уж чего-чего, а кто чей муж, я точно не знал, как-то не приходилось интересоваться. — А у тебя как день прошел? Запустили наконец операционную?
По профессии Аня — ветеринар. Но и к человеческой анатомии относится с тем же прагматичным интересом. А учитывая ее странную любовь к сложным операциям (чем больше крови, кишок и швов — тем азартнее!), ее определили ассистентом в создающийся на базе ФАПа госпиталь. Хирургом была бабулька лет семидесяти, Ефросинья Семеновна, в прошлом — блестящий хирург районной больницы. Она давно не оперировала, но других специалистов такого уровня в селе не было. Пришлось уговаривать, почти силком тащить.
Вообще, докторский состав был удручающе скуден: три фельдшера (одна — пенсионерка), бабушка-хирург, дед-костоправ (бывший травматолог), четыре медсестры без особого опыта, да Аня — ветеринарный врач. Набрав людей, оборудование ФАПа перенесли в здание школы — каменные стены надежнее, да и места больше. Под операционную отвели бывший кабинет физики. Что операционные скоро понадобятся — в этом никто не сомневался.
— Пока нет, — вздохнула Аня. — Осталось по мелочи доделать — герметизацию швов в вытяжке, стерильные полки дособирать… А так, если не придираться, весьма бодрый госпиталь получается. Нам бы еще зубной кабинет организовать… и вообще красота!'
— Это ты так шутишь? — насторожился я.
— Если бы., — она горько усмехнулась. — Сегодня мужичку одному зуб дёргала. Так он мне чуть пальцы не откусил… Какие уж тут шутки… Без нормального обезболивающего — ад.
— А дёргала ты наверное щипцами для вырывания клыков свиньям? — попытался пошутить я, но, увидев её серьезный кивок, только посочувствовал бедолаге-пациенту. — Ох… Бедняга.
— Ну ладно, пойду спать уже, а то вставать скоро, — Аня поднялась из-за стола, потягиваясь. — А ты?
— Тоже засиживаться не стану. — Я закинул в прожорливую голландку пару хороших, сухих поленьев, наблюдая, как вспыхивают языки пламени за слюдяным окошком. Тепло было блаженством.
Кошмары этой ночью мне не снились. Видимо, усталость взяла свое. Но утром, едва я проснулся, позавтракал и сел за руль Зямы, направляясь в клуб за заданиями, они настигли меня. Наяву.
— На седьмую! Быстро!' — скомандовал один из казаков, буквально ворвавшись в кабину, едва я остановился у крыльца управы. Его лицо было напряжено, глаза бегали. За ним втиснулись еще двое, вооруженные до зубов. Едва я подъехал, как сразу же оказался втянут в какой-то мрачный водоворот. По серьезности и нервозности пассажиров стало ясно — случилось что-то очень плохое.
От клуба до седьмой улицы — минут десять неспешным шагом. На машине — пара минут. Поэтому уже очень скоро я затормозил у ничем не примечательного домишки с покосившимся забором и корявой, старой крышей. Таких в селе — большинство.
Мужики молча высыпали из машины и, не говоря ни слова, направились к калитке, которая висела на одной петле. Я, заглушив мотор и машинально проверив, на месте ли револьвер за поясом, двинулся следом. Лучше бы я этого не делал.
Прямо у входа, возле сорванной с петель калитки, в луже запекшейся, почти черной крови, лежал он. Человек-Обезьяна. Точно он. Его отделенная от тела голова лежала чуть в стороне, смотря на меня широко открытыми, остекленевшими глазами. Рот был искривлен в немом крике.
Стараясь