— В смысле? Я не понимаю…
— Да нам-то откуда знать? — обернулся второй гаишник, молодой, розовощекий летеха. — Мы приехали еще затемно, покрутились тут у вас, а обратно поехали… а тут вот…
— Нет, нормально так, — голос мой начал срываться. — А дорога-то куда подевалась? Где столбы? Где город? — Я махнул рукой в сторону, где в ясную погоду были видны верхушки девятиэтажек райцентра.
— Да ты чё пристал, мужик⁈ — взвизгнул молодой. — Мы столько же, сколько и ты видим! Чё те надо⁈
— Ясно, — я отступил от машины. Ощущение было еще то. Подошел к своей Лачетти, прислонился к двери, стал оглядывать окрестности. «Может, землетрясение?» Но версия рассыпалась мгновенно. Дома целы, деревья стоят. Исчезло нечто гораздо большее: весь мир за пределами села. Линия горизонта была пугающе чистой, непривычно близкой. Ни вышек, ни заводских труб на горизонте, ничего.
«Вон, еще кто-то катит…» — сквозь поземку замигали фары приближающейся «Нивы». «Людям сюрприз будет». Но для водителя «Нивы», Сергея Ивановича Кривоухова, главы нашего села, сюрприза не было. Суровый пятидесятилетний мужик вышел из машины, лицо было каменным, лишь в глазах горел холодный огонь тревоги. Он окинул взглядом кучку людей у машин, сгрудившихся возле обрыва в никуда.
— На десять часов я назначил общее собрание, — голос его резал тишину, не оставляя места для вопросов. — Так что нечего тут торчать.
— А что всё-таки происходит?.. — давя рвущиеся наружу слёзы, спросила молоденькая барышня из тёмно-серого матиза.
— Действительно? Что происходит? — повторил плешивый мужичок с маленькими глазками и натянутой по самые щёки шапке-гондоне.
— Да хрен его знает! — рявкнул глава. — Давайте все в клуб, там разбираться будем! Не дай бог вас ещё тут накроет!
Как ни странно, слова Кривоухова подействовали на всех, и уже через минуту замыкаемая дэпэсниками колонна машин возвращалась обратно в село.
Сразу в клуб я не поехал, а заскочив домой, коротко обрисовал ситуацию жене. Она хоть и не поверила, наверняка решив что это какой-то розыгрыш, но быстро собралась и вскоре уже садилась в машину.
* * *
Клуб, он же Дом культуры — громоздкий бетонный куб, памятник еще советскому размаху, построенный в 80-е. Сейчас, с его широченным, но облезлым крыльцом и огромными, пыльными окнами, он казался нелепым и чужеродным. Но именно его актовый зал, рассчитанный на две сотни мест, был единственным местом, способным если не вместить всех желающих, то хотя бы попытаться это сделать.
Как в воду глядел, зал был забит народом. Люди стояли в проходах, сидели на ступеньках сцены, теснились у стен. Воздух гудел от тревожного гула голосов, пахло мокрыми валенками, перегаром и потом. Нам с Аней удалось протиснуться только к самым дверям. Стоять можно было лишь боком.
— Вот, видишь, здесь свет есть, — Аня ткнула пальцем в сторону сцены, где горели несколько тусклых лампочек.
— Это генератор работает, слышишь? — над гулкой какофонией голосов явственно прорезалось ровное, тяжелое урчание дизеля где-то в подвале.
— Минуту внимания! — Голос Кривоухова, усиленный каким-то древним микрофоном, гулко ударил по залу. — Попрошу тишины! ТИШИНЫ!
Гул стих почти мгновенно. Сотни глаз уставились на сцену, где стоял глава.
— Не буду ходить вокруг да около, — начал он, и в его обычно уверенном голосе прозвучала непривычная, леденящая душу нота. — Сегодня ночью произошло… несчастье. Не знаю, как и почему. Поэтому — только факты.
Он замолчал, тяжело дыша в микрофон. В зале стояла гробовая тишина, нарушаемая только урчанием генератора.
— Ранним утром, — заговорил он тише, но каждое слово падало, как гиря. — Сельчане не смогли выехать из поселка. Дорога… обрывается. Трассы нет. Лесополосы нет. Линий ЛЭП нет. Связи нет. Вообще. Город… — он сделал паузу, — не виден. Даже огней. Рассвело — пустота. Отправил тракториста по проселку к Григорьевке. Пять километров. Вернулся. Дорога обрывается на полпути. Ни Григорьевки, ничего нет.
Тишина в зале стала вакуумной. Казалось, даже генератор притих. Кто-то сзади ахнул. Женщина тихо всхлипнула.
— Что это значит? Кто виноват? — Кривоухов развел руками. — Не знаю. Чертовщина какая-то. Но обстоятельства — чрезвычайные. Предлагаю немедленно создать штаб для решения текущих вопросов. Для анализа ситуации.
Какое-то время все молчали, возможно ожидая продолжения, но потом началось неминуемое: два местных «лагеря» — условные «администрация» и «неформальные лидеры» — ринулись в бой за места в этом спасительном штабе. Споры, выкрики, попытки перекричать друг друга. Мы с Аней переглянулись. Дом нетопленный, дети одни, да и торчать здесь смысла не было.
Вырвались из душного зала на крыльцо. Воздух, холодный и влажный, показался сладким. Не сговариваясь, почти побежали к машине.
Дом встретил нас тишиной и прохладой.
— Печку будем топить, — коротко бросил я, сбрасывая куртку.
Старая голландка давно уже не использовалась по назначению и оставалась на месте просто по привычке, разбирать и выносить её решительно не хотелось. Это же и в потолке дыра, и в полу, и в крыше. Никогда бы не подумал, что она ещё когда-нибудь пригодится, но теперь только порадовался своей ленивости и, зайдя в дом, первым делом приступил к реанимации каменной старушки.
Обдирал наклеенные когда-то по кругу обои, обнажая потрескавшуюся кирпичную кладку. Проверил тягу — хотя и слабая, всё же была. Подёргал за ржавые заслонки — скрипели, но двигались. Залез на чердак — пыльный, заваленный хламом, проверил пространство вокруг трубы: ничего горючего. Потом — на огород, к поленнице. Дров, слава богу, много. Старые доски, куски забора, щепки — всё, что не пошло в баню (вечный долгострой), аккуратно складировалось годами. До тепла хватит. Надеюсь.
Развёл огонь. Первые щепки, сухая стружка, затем тонкие лучинки. Огонек робко заколебался, потом уверенно запылал, отражаясь в чёрной пасти топки. Тепло, едва уловимое, но уже настоящее, начало бороться с холодом. Передал эстафету сыну — следить, подбрасывать, а сам двинулся к живущему через забор соседу.
Дошел, обойдя пол улицы, постучал по отделанной профлистом калитке. Подождал.
Через минуту из-за забора появилась знакомая фигура в старом советском ватнике. Высокий, бородатый, с «Сайгой» на плече. Сдвинутая набекрень пошарпанная ушанка делала его похожим на партизана из старого фильма. Только взгляд был не бравурный, а тяжелый, настороженный.
— На собрании был? — спросил он, переступая через сугроб.
— Ага, — протянул руку. Его ладонь была шершавой и холодной.
— И что там?
—