Я осуществлял этот замысел медленно и в несколько приемов, но прилагая все усилия и все внимание, на какие только был способен. Я живо чувствовал, что покой всех оставшихся мне дней и вся моя участь зависят от этого. Сначала я оказался в таком лабиринте помех, затруднений, противоречий, изворотов, темнот, что двадцать раз испытал желание все бросить и был готов, прекратив бесплодные поиски, ограничить свои размышления правилами житейского благоразумия, больше не отыскивая руководства в принципах, в которых оказалось так трудно разобраться. Но житейское благоразумие было мне до такой степени чуждо, я чувствовал себя настолько неспособным его усвоить, что выбрать его в руководители – значило плавать по морям среди бурь, без руля, без компаса, в поисках почти недоступного маяка, к тому же не указывающего мне никакой гавани.
Я упорствовал; в первый раз в жизни у меня нашлось мужество, и ему я обязан тем, что мог вынести страшные гонения судьбы, которая с тех пор начала торжествовать надо мной, тогда как я даже не подозревал об этом. После самых пламенных, самых искренних исканий, каким, быть может, когда-либо предавался смертный, я принял на всю жизнь решение относительно всех чувств, которые мне нужно иметь. И если я ошибся в отношении результатов, то, по крайней мере, уверен, что ошибка моя не может быть вменена мне в вину, так как я приложил все усилия, чтобы избежать ее. Правда, я ничуть не сомневаюсь, что детские предубеждения и тайные желания моего сердца заставили чашу весов склониться в самую утешительную для меня сторону. Трудно не верить в то, чего так пламенно желаешь, и кто может сомневаться, что желание принять или отвергнуть приговор потустороннего суда определяет веру большинства в действительность их надежд или опасений. Все это, я признаю, могло ослепить меня, но не поколебать добросовестность моих выводов, так как я во всем боялся ошибиться. Если все дело в опыте этой жизни, мне важно было усвоить его, чтобы, пока еще есть время, сделать из него, по крайней мере, наилучшее употребление, какое только от меня зависит, и не оказаться совсем одураченным. Но в том умонастроении, которое у меня было, мне больше всего на свете приходилось опасаться, как бы не отдать вечную жизнь души за наслаждение земными благами, никогда не имевшими в моих глазах большой цены.
Признаюсь также, что не всегда удавалось мне устранять, к своему удовлетворению, все смущавшие меня трудности, которыми наши философы прожужжали мне уши. Но, решив составить себе наконец определенное мнение о предметах, над которыми рассудок человеческий имеет так мало власти, и встречая со всех сторон непроницаемые тайны и неразрешимые противоречия, я избрал в каждом вопросе то понимание его, которое казалось мне наиболее бесспорно установленным и самым вероятным само по себе, не останавливаясь на противоречиях, не поддававшихся устранению, но опровергавшихся другими, не менее сильными противоречиями в противоположной системе взглядов. Относительно этих предметов догматический тон к лицу только шарлатанам; но тут важно иметь свое собственное понимание и установить его со всей зрелостью суждения, на какую только мы способны. Если, несмотря на это, мы впадем в ошибку, то с полной справедливостью не понесем за нее наказания, раз на нас не будет вины. Вот неколебимый принцип, на котором покоится моя уверенность.
Результат моих мучительных исканий был приблизительно таков, каким я обрисовал его в «Исповедании веры савойского викария» – сочинении, незаслуженно обесчещенном и опошленном в теперешнем поколении, но которое способно произвести переворот среди людей, если только в них возродятся когда-нибудь здравый смысл и добросовестность.
С тех пор, спокойно держась принципов, принятых мной после столь продолжительного и глубокого размышления, я сделал их незыблемым правилом своего поведения и веры, не придавая больше значения противоречиям, которых я не мог ни устранить, ни предвидеть и которые время от времени снова возникали в моем уме. Они тревожили меня иногда, но ни разу не поколебали. Я всегда говорил себе: «Все это – только метафизические увертки и тонкости, не имеющие никакого веса по сравнению с основными принципами, воспринятыми моим разумом и утвержденными моим сердцем, принципами, отмеченными печатью внутреннего одобрения при полном молчании страстей. В вопросах, до такой степени превышающих человеческое понимание, может ли противоречие, которого я не в силах опровергнуть, разрушить все здание такой прочной, так хорошо согласованной, так тщательно и обдуманно выработанной доктрины, до такой степени отвечающей требованиям моего разума, моего сердца, всего моего существа и подкрепленной внутренним одобрением, которого я не чувствую по отношению ко всякой другой? Нет, пустые опровержения никогда не разрушат соответствия, которое я замечаю между своей бессмертной природой, устройством этого мира и естественными законами, в нем господствующими. В соответствующем нравственном порядке, система которого есть результат моих исканий, нахожу я опору, нужную мне для того, чтоб переносить свои жизненные беды. При всякой другой системе я буду жить без утешения и умру без надежды. Я стану несчастнейшим созданием. Будем же придерживаться той системы, которая одна способна сделать меня счастливым наперекор людям и судьбе».
Разве это рассуждение и сделанный мною из него вывод не кажутся продиктованными самим небом, чтобы подготовить меня к предстоящей мне участи и привести в такое состояние, при котором я мог бы ее выдержать? Что сталось бы со мной в прошлом, что станется со мной в будущем среди ужасных тревог, меня ожидающих, и в том невероятном положении, в котором я вынужден оставаться до конца своей жизни, если бы, оставшись без приюта, где бы я мог укрыться от своих неумолимых преследователей, без возмещения за бесчестье, которому они подвергают меня в этом мире, и без надежды добиться когда-либо должного правосудия, я оказался в полной власти самого ужасного жребия, какой когда-либо выпадал смертному? Спокойный в своей невинности, я воображал, будто люди испытывают ко мне только уважение и доброжелательство; мое открытое, доверчивое сердце изливалось перед друзьями и братьями, а между тем предатели опутывали меня потихоньку сетями, выкованными в глубине ада. Застигнутый врасплох самыми неожиданными и для гордой души самыми страшными несчастьями, смешанный с