Ах да, есть еще Мойра, которую… пристроили. Ну да, нельзя просто крутиться в башне, где Лючия и Саломея празднуют свою победу, топчась на теле некоего Джо. Нельзя сказать, что я прямо был против, закрывался ладошками и кричал «Нет, нет!! Только не туда!». Мне, как главному герою, пережившему и претерпевшему множество мук и лишений, полагался отдых… своеобразный, конечно, но отдых.
У поцелуя был вкус компота и разврата.
— Готовься, волшебник, — шепнула Саломея, вновь соскальзывая с меня и кровати, — Они уже близко.
Было… даже жаль, что наше время подходит к концу. Саломея, когда в ней пребывала богиня (ну, и не только она) превращалась в очень приятную девушку, чья красота и характер заставляли меня чувствовать себя влюбившимся подростком. Временами, это ощущение пропадало, временами накатывало так, что я чувствовал себя на седьмом небе от счастья, но… это была лишь иллюзия, добровольно принятая на себя двумя древними существами, каждое из которых хотело снова ощутить вкус жизни. Волшебник останется в башне, а апостол пойдет земными путями, оба жаждут и получают то, чего были давно лишены — свободу.
Вся прелесть в мимолетности.
— Если будешь продолжать философствовать, глядя на мой зад, то с тобой может случиться что-нибудь страшное, Джо, — промурлыкала высунувшаяся в окно девушка, — Это тело — не единственное, что есть в моем распоряжении!
— Хочу задать глупый вопрос, — поднялся я с кровати, — А сама Саломея… не против всего этого?
— Она втюрилась в тебя как кошка с первого взгляда! — фыркнула богиня в смертной оболочке, — Но понимает, что вам не по пути. Ты старый опытный лжец, вор, негодяй и лицемер, милый мой Джо, а Саломея — нежная девушка, не видевшая ни грана мира. Ну, теперь уже кое-что видевшая, развратная ты скотина, но вовсе не то, о чем она мечтала всю жизнь! Так что нет, мы обе были… не против. Кстати, ты уверен в Крико? Он точно сумел создать нужное впечатление?
— Поверь, — злобно ухмыльнулся я, надевая штаны, — Крико ненавидит, когда ему мешают спать. А мы мешали. Еще как мешали.
Запертый в плену пугнус, которому мешают спать весьма характерными звуками. День, ночь, утро, вечер. Разумеется, когда Крико нашёл заботливо сочиненную для него лазейку, он тут же бросился стучать старушке Лонкабль… обо всем, но особенно — о звуках и их авторах.
Небрежно одевшись, я подошел к окну, облокачиваясь на него и приобнимая за талию тут же прильнувшую ко мне девушку. Очень вовремя, как раз в нужный момент, когда из-за частокола, на небольшой пригорок, выбралась Тиара Лонкабль в сопровождении Крико и трех солидных бородатых мужиков в фиолетово-золотых рясах. Зрелище слабоодетых нас в окошке, обнимающихся и определенно выглядящих так, как будто сношались всё утро без перерыва на завтрак, было настолько однозначно, что этим людям даже не пришлось друг у друга интересоваться, видят ли они одно и то же. Определенно видели. Счастливую как поросенок верховную жрицу, которую определенно порочили, причем долго, уверенно и с огоньком.
Шум разразился — мама не горюй! Мне грозили всеми земными карами, половиной небесных, божественной интервенцией Лючии (та, имевшая всё утро небожественную интервенцию от Джо, мелко хихикала рядом), адом и израилем. Наконец, когда лютование четырех престарелых верующих уже было готово перерасти в осыпание башни боевыми заклинаниями от вытащившей жезл Лонкабль, я запустил крохотный ритуальчик, передающий сигнал в далекое далеко… которое тут же отреагировало.
Небольшим отрядом зеленокожих существ, высыпавших из телепортационного покоя моей башни, и тут же взявших атакующий курс на четверку богослужителей. Существа были задорными, громкими, они кричали вопросы, размахивали пишущими принадлежностями и даже чем-то похожим на волшебную кинокамеру, которая была тут же наведена на принявшуюся улыбаться и махать ручкой Саломею. Одно из них, увенчанное двумя солидными пуками оранжево-рыжих волос, было особенно активно.
Такого афронта богослужители не ожидали никак!
Гоблины-журналисты теснили святых отцов, толпились вокруг них, задавали очень богохульные вопросы и, хуже всего, запечатляли то, что видят, особенно слова Саломеи Батьковны, весело орущей о том, что она познала мужчину, ей очень понравилось, и вообще у неё любовь. Стоящий рядом я, отсвечивающий рядом засосов, служил живым доказательством, да еще и обнимал «святую» так, что не оставалось ни малейших иллюзий на тему ушедшей (или отброшенной) святости.
Всё это попросту не могло не дать нужного эффекта! Впрочем, несмотря на калибр трагедии, есть ли более обыденная история, чем та, в которой молодая невинная девушка лишается своей чистоты с каким-нибудь смазливым проходимцем? Такие истории стары как мир, потому что женщины, эти прекрасные создания, теряют разум как раз от нас, смазливых проходимцев. Мы разжигаем в них пламя, которому они самозабвенно отдаются.
Ну и нам тоже.
— Церковь Лючии исторгает тебя, греховница!! — наконец, не выдержал один из мужиков, — Да будешь ты отринута от лона её! Да покарает тебя сама Лючия за сие предательство!! Я, епископ Сантемский и Локр-Вида, сим объявляю отлучение!!
Тиара, поднесшая ладони к лицу, в ужасе наблюдала, как два других мужика присовокупляются к отлучению, а затем также, в ужасе, и пошла, окруженная крикливыми гоблинами, в телепортационный зал. За ней гуськом, но оглядываясь и потрясая кулаками, отправились все три епископа и осел. Саломея махала им в след. Правда, не платочком.
— Отдай трусы, — слегка покраснев, я отнял у блондинки своё нижнее белье, — Это уже перебор…
— Не волнуйся, проблем тебе они не доставят! — засмеялась девушка, отскакивая от окна и начиная кружиться на месте так, что её недостаток одежды, взлетая в воздух, являл избыток тела под ней, — Я свободна!! Выкусите!!!
— Совсем ты не уважаешь чувства верующих, — посетовал я, падая медузой в кресло и прикрывая глаза. Казалось, только зажмурился, как раз — и на мне оказывается полуголое девичье тело, прижимающееся всем подряд, куда достанет.
— Ах Джо… — промурлыкала оседлавшая меня особа, — Я дарую тебе откровение. Смертные, на самом деле, не верят в нас, в богов. Они верят в то, что хотят. Их жизни настолько коротки и мимолетны, а желание оставить после себя в вечности хоть что-то… так велико, что они меняют свою веру в угоду