В феврале у нас истощился запас одеял для торговли, и я отправился на торговый пункт в устье реки Джудит, взяв с собой Нэтаки. Лед на Джудит стоял уже крепкий, и мы поехали по реке; каждый сидел на отдельных саночках редриверов, запряженных лошадью. Приятно было скользить по гладкому льду знакомой реки. Было не очень холодно, безветренно, снег не падал. В первый день мы доехали до Дофин-Рэпидс и заночевали во временно пустовавшем домике лесных охотников. Они оставили безграмотную записку на грубо сколоченном столе: «Буть как дома, путник, а когда уйдеш закрой двер».
Мы и устроились «как дома». Нэтаки приготовила на огне хороший обед, и мы долго сидели перед веселым огнем в удобнейших креслах. Сиденье было сделано из сырых бизоньих шкур, натянутых на деревянные рамы, но им пользовались, когда шкуры еще только высыхали, и оно приобрело превосходную форму: каждая часть тела получала как раз нужную опору.
На другой день мы приехали на место, а еще через день отправились домой с грузом одеял. Около четырех часов дня показалось стадо бизонов, бегущих через реку на юг; из оврагов у реки слышались выстрелы. Немного спустя стал виден большой лагерь индейцев в походе; они спускались гуськом в долину реки под нами. Сначала я забеспокоился, что это могут быть ассинибойны, которые недавно убили лесного охотника. Я остановил лошадь и спросил у Нэтаки, как нам лучше поступить: гнать вперед как можно скорее или остановиться и заночевать с индейцами.
Она внимательно вгляделась в индейцев, которые уже начали ставить палатки. Как раз в этот момент они поднимали и натягивали на шесты раскрашенную палаточную кожу.
– Ой! – воскликнула Нэтаки, задохнувшись от радости. – Ведь это наши! Смотри, они поставили священную палатку бизона. Скорее! Едем к ним.
Действительно, это была группа пикуни, предводительствуемая Хвостом Красной Птицы, у которого мы и заночевали. Они так же были рады видеть нас, как мы радовались встрече с ними. Все легли спать далеко за полночь, когда кончились дрова в палатке.
– Дело идет к концу, – сказал мне Хвост Красной Птицы. – Этой зимой пришлось ходить на охоту очень далеко: по peкe Милк, на Волчьи горы (Литтл-Рокис), а теперь сюда, на Большую реку (Миссури), но мяса мы добывали в обрез, только чтобы поесть. Друг, боюсь, это наша последняя охота на бизонов.
Я рассказал ему, что делается на юге и на востоке отсюда, что нигде нет бизонов, если не считать малочисленных стад между этими местами и рекой Йеллоустон, да и то не более сотни голов.
– Ты уверен, – спросил он, – что белые осмотрели всю страну, которая, по их словам, лежит между двумя солеными озерами (океанами)? Может, они пропустили какую‐нибудь большую область, где собрались наши бизоны и откуда они могут еще вернуться?
– Нет такого места во всей стране, – ответил я. – На севере, на юге, на востоке или на западе, где бы ни прошли белые, где бы они ни проходили сейчас, никто из них не встречал бизонов. Не верь, как верят многие из ваших, будто белые угнали бизонов, чтобы лишить вас средств к существованию. Белые и сами хотят убивать бизонов ради шкур и мяса, как и вы.
– Если так обстоит дело, – сказал Хвост Красной Птицы с глубоким вздохом, – то меня и всех наших ждут несчастье и смерть. Мы умрем с голоду.
На следующий день, когда мы ехали домой, я увидел одинокого молодого бизона – почти годовалого. Он стоял унылый, заброшенный, на клочке земли над рекой, поросшем райграсом. Я застрелил его и снял шкуру целиком, с рогами и копытами. Позже Женщина Кроу выдубила ее и украсила внутреннюю сторону яркой вышивкой из игл дикобраза. Это был мой последний бизон. Во второй половине дня мы спугнули стадо голов в семьдесят пять, которое подошло к замерзшей реке в поисках воды. Животные ринулись через долину и вверх по склону в прерии – последнее стадо бизонов, которое видели мы с Нэтаки.
Моя маленькая жена и я уже давно тосковали по дому. Хотя мы любили великую реку, ее прелестную долину и фантастические пустоши, но не любили народ, обитавший здесь. Мы с Нэтаки постоянно мечтали о нашем доме на реке Марайас; и вот однажды майским утром мы сели на борт первого же парохода, отходившего в эту навигацию в Бентон, а оттуда – в форт Конрад. Так мы с Нэтаки навсегда распрощались с жизнью в прериях, с охотой на бизонов и торговлей с индейцами.
Скоро за нами последовал и Ягода, оставив вместо себя в лавке человека. Торговый пункт просуществовал – в убыток – еще год, закупив всего триста шкур, главным образом самцов бизонов, в последнюю зиму 1882–1883 годов.
Глава XXXV
Зима смерти
Летние дни текли безмятежно. Мать Ягоды и Женщина Кроу развели небольшой огород в том месте, где соединяются Драй-Форк и Марайас, и поливали его водой, которую носили с реки. Их маис, тыквы и бобы – все, что местные жители выращивали задолго до того, как Колумб впервые увидел Америку, – росли буйно. Старухи соорудили укрытие у самого огорода – крышу из веток кустарника на четырех столбах. Здесь мы с Нэтаки провели много приятных послеобеденных часов, слушая рассказы и песни пожилых женщин. Ранней весной Ягода опять вспахал землю плугами на быках и засеял долину овсом и пшеницей. Как ни странно, хотя год снова выдался засушливый, посевы поднялись и созрели. Мы убрали и сложили хлеб в скирды, но продать урожай нам не удалось: свиньи подрывали скирды, скот и лошади вырывались из загона и топтали их, в итоге все пошло прахом. Фермеры мы были никуда не годные.
Все лето время от времени к нам приходили пикуни и рассказывали душераздирающие истории о том, что творится в резервации, на территории агентства. Недельного рациона, говорили они, хватает на один день. Никакой дичи нет. Агент не дает ничего. Пикуни, жившие около нас и вдоль реки, с трудом добывали охотой оленей и антилоп, чтобы хоть как‐то прожить, но оставшиеся в резервации страдали от недоедания. Там жили те, кто не мог уйти: у многих не было лошадей, поскольку они или подыхали от кожной болезни, распространившейся