У этих кроу были, пожалуй, самые красивые из виденных мною военные наряды. Каждое орлиное хвостовое перо в их головных уборах выглядело совершенным, а спускающаяся вниз часть убора свисала до пят или даже волочилась по земле. Их рубашки и легинсы были изящно обшиты по краю мехом хорька, прядями волос со скальпов и замшей и украшены, как и пояса и мокасины, вышитыми рисунками из превосходно уложенных игл ярких цветов. Дымящиеся банки с собачьим мясом принесли на ровное открытое место между лагерем и рекой и поставили около разведенного здесь заранее костра. Два кроу забили в барабан, и танец начался. Огромная толпа собралась в большой круг, чтобы посмотреть на представление, но никто не хотел приближаться к банкам с запретной пищей. Насколько я помню спустя столько лет, песня, сопровождавшая танец, была совсем не похожа на мелодии черноногих, но фигура танца – прыжок вперед на одной ноге, потом на другой, со слегка наклоненным вперед корпусом, – походила на движения танца Носящих Пробор. Танцуя, кроу двигались взад и вперед, то направо, то опять налево, через небольшие промежутки времени совершая полный круг около костра и банок и протягивая руки вперед, как бы благословляя пищу. Обойдя круг, они отдыхали и курили трубки. Затем танец повторялся. Представление длилось около часа, затем участники его отодвинули банки от костра и приготовились насладиться их содержимым. Не прошло и двух минут, как все до единого пикуни покинули площадку. Нескольких женщин стошнило от одной мысли о поедании собаки.
Пробыв с нами еще два-три дня, кроу стали готовиться к уходу; им вручили множество подарков для них самих и для вождя. Гости унесли с собой фунтов десять табаку в знак того, что пикуни принимают их шаги к заключению мира, и кроме того, красивую трубку из черного камня – подарок их главному вождю от Большого Озера. Им дали также много лошадей, хорошие одеяла, кожаные сумки с отборным сушеным мясом и пеммиканом. Нэтаки велела пригнать свой маленький табун.
– Мои лошади – твои лошади, – сказала она мне, – отдай Пожирателю Камней вот эту вороную четырехлетку.
Я исполнил ее требование. Затем она собрала кое-что для его матери: новое одеяло, синее шерстяное платье, разные краски и безделушки, а также большой запас еды в дорогу. Пожиратель Камней, покидая нас, едва мог вымолвить слово. Наконец ему удалось выговорить:
– Дни, проведенные с вами, были счастливыми днями. Я уезжаю, мои милые щедрые родственники, но скоро опять встречусь с вами уже вместе с матерью. Она будет плакать от радости, когда услышит то, что вы ей велели передать, и получит эти прекрасные подарки.
И кроу уехали по долине через скованную льдом реку, а мы вернулись к своим обычным делам.
Глава XVIII
Набег кроу
Сильный ветер чинук в конце февраля очистил реку ото льда. Остатки снега в лощинах скоро растаяли. После этого холодная погода уже не возвращалась, и в марте на речных долинах зазеленела трава.
Жизнь в лагере текла в целом спокойно. Однажды ночью ассинибойны украли сорок лошадей; нагнать их не удалось, хотя большой отряд шел по следам налетчиков на восток до самого холма Хэри-Кэп. Наутро после кражи мы обнаружили в центре нашего лагеря победный знак ассинибойнов – длинную стрелу с привязанным к ней большим скальпом, воткнутую в землю. Наши воины очень огорчились. Фактически это было послание от врага примерно следующего содержания: «Мы дарим вам скальп, который сорвали с головы члена вашего племени. Мы захватили у вас лошадей. Мы из племени ассинибойнов» (их стрелу можно было опознать по своеобразной отделке).
«Мы им о себе напомним, как только наступит лето», – говорила наша молодежь. Черноногие редко отправлялись в набеги в холодное время. Ассинибойнские военные отряды, наоборот, по-видимому, предпочитали самые суровые зимние месяцы для совершения экспедиций: ассинибойны трусливы и понимают, что они меньше рискуют быть обнаруженными и вынужденными сражаться в такое время, когда враг выходит из дому только для того, чтобы поохотиться по соседству с лагерем.
Я никогда не забуду другого утра, когда несколько мгновений казалось, что мы все стоим лицом к лицу с ужасной смертью. Накануне вечером в двух или трех милях в сторону от реки было обнаружено огромное стадо бизонов, настолько большое, что говорили, будто долина Кау-Крик и холмы в обе ее стороны, насколько хватал глаз, черным-черны от этих животных. Вскоре после восхода солнца много охотников, за которыми следом ехали женщины на лошадях, тащивших волокуши, отправились туда, чтобы устроить погоню на это стадо и добыть мяса.
Приблизительно через час охотники на своих обученных лошадях врезались в стадо и разделили его так, что тысяча голов, или даже больше, бросилась прямо вниз по долине в сторону лагеря. За этой частью стада и направилась погоня: чем ближе к лагерю происходит убой животных, тем легче убрать мясо. Испуганные животные мчались вниз по долине, упорно преследуемые охотниками. Мы, находившиеся в лагере, услышали гром копыт стада и увидели тучу поднятой бизонами пыли еще раньше, чем завидели самих животных. Наши палатки стояли на нижнем конце долины, между рекой и крутым, голым, скалистым гребнем к востоку от нее. Все население – мужчины, женщины и дети – выбежало из лагеря, чтобы посмотреть на погоню; такая возможность представляется не каждый день. Право, было гораздо интереснее видеть вблизи такую погоню, чем участвовать в ней. Когда садишься верхом на охотничью лошадь и попадаешь в гущу стада, то видишь только тех бизонов, за которыми гонишься, которых застрелил или пытался застрелить. Нет времени и возможности осознать что‐нибудь, кроме этого. Но зритель, наблюдающий погоню со стороны, видит очень многое. Прежде всего, на него производит сильное впечатление мощь громадных мохнатых животных, бешено проносящихся мимо с громоподобным топотом и треском сталкивающихся рогов, заставляющих почву содрогаться, как от землетрясения. А затем он видит охотников с развевающимися по ветру длинными волосами; охотники направляют своих обученных лошадей то туда, то сюда в гуще стада, намечая то жирную корову, то отборного молодого бычка, стреляют из ружей или, перегнувшись, всаживают стрелу