Все хорошо сосчитано здесь, но только излишне далеко рассчитано. В сентябрьской книжке «Вестника Европы» за 1897 год г. Слонимский, в статье, которую нельзя не назвать любопытною и здравомысленною («Карл Маркс в русской литературе»), дает следующую иллюстрацию нашего книжного теоретизма, который решительно не только не считается с фактами, но и не замечает их даже и тогда, когда они окружают его, когда он на них смотрит и, наконец, о них именно рассуждает: «Не поразительны ли эти тревожные в литературе толки о том, явится ли к нам капитализм или нет, когда на деле он живет и распоряжается среди нас с давних времен? Мы постоянно употребляем продукты капиталистического производства; мы окружены ими в домашнем быту и видим огромные массы их в лавках и магазинах; мы одеты с ног до головы в фабричные изделия, пользуемся заводскою посудою, пишем фабричным пером на фабричной бумаге, ездим в экипажах, вышедших из капиталистических мастерских, и путешествуем на железных дорогах и пароходах, наглядно свидетельствующих о капитализме; наши книги и статьи печатаются в капиталистических типографиях, и в этих книгах и статьях мы встречаем глубокомысленные рассуждения о вероятных шансах появления у нас капитализма. Сколько теоретического ослепления, сколько предвзятой веры в каждое слово Маркса нужно для того, чтобы не замечать всей окружающей нас действительности и упорно предаваться бесцельной софистике, представляя себе общеизвестные вещи навыворот» (с. 303 и 304).
Вот довольно правдоподобное изображение наших юных волнений. Расчеты неомарксистов на тысячу лет также вытекают из этого теоретизма, который перестает видеть, слышать и обонять. Построения Карла Маркса овладели мыслью наших теоретиков; они их гипнотизировали, как глаза очковой змеи гипнотизируют маленькую птичку, и она, вместо того чтобы лететь от чудовища, бессильно падает ему в пасть. Птичка, конечно, могла бы улететь прочь, как только она перестала бы смотреть на чудовище; и мы думаем – муки капиталистического строя, которых, кстати, никто не отвергает, не только обходимы, но они и без всякого труда могут быть обойдены, как только мы выйдем из-под гипноза экономических идей и примем в расчет всю полноту бытия человеческого, оглянемся ясно на ясную лежащую окрест нас природу и вообще станем думать, прислушиваться и понимать не часть действительности, а полную действительность.
Неомарксисты говорят о России; но вот возьмем два факта, один – постоянный и географический и другой – исторический и минутный, но который можно с такою же легкостью, как Карл Маркс сделал это с экономическою идеею, раздвинуть в обширную историческую панораму.
Россия с наиболее протяженной своей стороны примыкает к Ледовитому океану; «государство Российское», со всей градацией его уездов, губерний, волостей, станов, не столько переходит, сколько теряется, и теряется неуловимо, неизвестно с каких точек начиная, – в тундрах, болотах, тайге, где все эти градации администрации становятся более или менее призрачны и мнимы, означены на карте или вовсе не означаются и ничем не выражены в действительности. Г. Слонимский в приведенной выдержке замечает, что капиталистический строй уже вошел к нам; в других местах своей статьи он говорит, что главная и собственно единственная черта этого строя – «отделение продукта производства от производителя-работника, который за работу получает часть ее стоимости», – уже читается в некоторых статьях «Русской Правды». Ясно, что испуганные марксисты не об этом частичном явлении говорят: они исполнены далеких надежд и близкого страха перед всеохватывающими капиталистическими отношениями, перед всеобъемлемостью и повсеместностью капиталистического строя, в формах которого станет биться и в них «очищаться» вся полнота народного бытия. И вот мы указываем географический пояс, притом неопределенного растяжения, куда и за который никогда не проникнет настоящая государственность и еще менее проникает интенсивная капиталистическая производительность, с ее подробностями: разделением труда, машинностью производства, крупным капиталом и всего лишенным, во всем «обокраденным» – по довольно справедливому подозрению социалистов – работником. Вот граница капитализма, лежащая в условиях «лычного края», страны «морошки», «ягеля» и «оленя». Оттуда, как из неумирающего эмбриона, в самый капиталистический строй, если бы он раскинулся южнее, будут или, по крайней мере, могут всегда вторгаться отношения, а наконец и идеи антикапиталистические. Ломоносов, как и Зосима и Савватий, как замученный митрополит Филипп, – все были из этих стран; и между XX и XXIV столетиями оттуда же могут прийти люди равной и еще большей силы, с тою же непобедимой мыслью, всеувлекающим примером, подымающим сердца словом, и, самое главное – люди, нисколько не зараженные капитализмом в условиях быта вскормившей их земли. Мы говорим о специально нашей стране, о которой специально говорят и наши неомарксисты; но, если мы оглянемся на географию иных стран, мы увидим, что целый обширнейший круг их, пройдя решительно всяческие фазисы исторического существования, никогда не знал одного – капиталистического. Пример – Византия. От пелазгов и до прихода турок, прожив 21/2 тысячи лет, она ни на одну минуту не сделалась капиталистическою; и тот вопрос о пролетариате, который так тяготил Рим, никогда не тяготил ни Афины, ни Спарту, ни Константинополь… В Риме рабочий вопрос был, в Византии – нет; и, очевидно, есть, сверх экономических, еще какие-то условия существования, доминирующие над экономическими и то дающие им простор, то их задерживающие. Но здесь мы перейдем к маленькому историческому явлению, на которое хотели указать сверх общего и постоянного географического факта.
Это – не так давно закопавшиеся у нас на юге раскольники-сектанты. О них было расспрошено; все обстоятельства ужасной их смерти вскрыты; и как юристы, так и богословы, наконец, даже психиатры растерялись перед фактом. Но во всяком случае – вот психическая атмосфера, которая может быть раздвинута по произволу далеко, которая объемлет очень значительные части нашего населения уже и теперь и куда, если бы вы ввели идеи Карла Маркса, вы увидели бы, что они ни с чем тут не сливаются и с ними ничто здесь не сливается. Это как бы масло и вода, которые не умеют слипнуться и никогда, решительно никогда ничего общего не создадут из себя. Вот факт, которого никто не захочет оспорить; что же это за атмосфера? Принадлежит ли она специальностям догматического учения