– На камбуз их, всех на камбуз! – предложил Борщик. У него было тепло и сухо.
– Вот это правильное решение! – раздался над палубой писклявый голос. В лазарете открылось окошко иллюминатора, и высунулась пухлая голова артельщика. – Из них выйдет чудесное жаркое!
Все на минуту опешили. Старый Робинзон мельком взглянул: не слышат ли этих слов птицы. Но птицы уже спали мёртвым сном. Только вожак на секунду тревожно поднял голову и тут же уронил её на палубу.
– Что вы сказали? – спросил Моряков.
– На камбуз, – хихикнул артельщик. – Я даже помогу ощипывать.
– Ай-яй-яй, молодой человек! – закачал головой Мирон Иваныч. Но окно быстро захлопнулось: это Пионерчиков запустил изо всех сил в артельщика своей драгоценной тетрадкой.
Никто не заметил, как прошёл дождь и снова выглянуло солнце.
– Интересно, откуда они и куда? – спросил Перчиков. – Посреди океана…
– Да… – сказал Моряков. – Их где-то прихватил шторм. Позади Япония, Китай… Откуда?
А Мирон Иваныч, вытирая лысинку, улыбнулся:
– Смотрите…
На шее у вожака желтели два маленьких берёзовых листка.
– Из Сибири! – крикнул Солнышкин.
– Это почему же? Пожалуй, из-под Океанска, – предположил Моряков.
– А может, с Украины, – вздохнул Борщик и потянулся за листком.
Но Солнышкин дёрнул его за рукав:
– Может быть, он взял его себе на память. – И Солнышкин погладил птицу.
Снова стало так жарко, что от палубы пошёл пар. Чепчик Борщика и мичманка Робинзона задымились, как вулканчики.
Птицы стали просыпаться. Вожак расправил крылья, прошёлся по палубе, взлетел, и вся стая стала подниматься за ним.
– Стойте, стойте! – крикнул Борщик и бросился к камбузу. У кока не было, конечно, под рукой свежих лягушек, однако два десятка лучших рыбин он приготовил! Но птицы уже взлетели.
– Что? Упустили жаркое? – крикнул сверху артельщик.
Но на него никто не обратил внимания. Все смотрели туда, где, выстраиваясь клином, аисты расправляли крылья.
На минуту они затерялись в облаке, но, вынырнув, сделали над пароходом круг.
– Кивают! – крикнул Перчиков.
– Они кланяются, – удивился Бурун.
– Какое благородство, – сказал Моряков и помахал рукой.
В это время что-то маленькое, едва заметное, закружилось над палубой.
– Смотрите, смотрите! – крикнул Солнышкин, протянул руки, и в ладони ему опустились два жёлтых берёзовых листка.
Он взмахнул ими, а Моряков посмотрел вслед улетающей стае и сказал:
– Значит, рядом земля.
И все услышали, как наверху артельщик с многозначительной усмешкой повторил:
– Хе-хе, значит, скоро земля.
Артельщик начинает действовать
Стёпка ходил по лазарету. На столе перед ним лежали недоеденные рыбьи хвостики. А за иллюминатором занимался закат. Он горел, как персидские ковры на жюлькипурской барахолке, и, казалось, даже колыхался и хлопал на ветру.
– Тысяча рубинов, тысяча алмазов! – Артельщик решил, что время выбираться из лазарета.
Он тихо приоткрыл дверь и, сделав несколько шагов, носом к носу столкнулся с Робинзоном. Старый инспектор выбивал медвежью шкуру.
«У, чтоб тебя мурманская селёдка слопала, и откуда ты взялся?!» – вздрогнул артельщик, но улыбнулся и пропел:
– Разрешите помочь?
Старик сдвинул фуражку на затылок и кивнул.
Почему бы не разрешить человеку сделать что-то доброе?
Артельщик взялся за край шкуры, тряхнул её раза два и уже посматривал, как бы половчее улизнуть, но сзади хлопнула дверь, и рядом с ним раздался возмущённый голос Челкашкина:
– Послушайте, голубчик, разве вас кто-нибудь выпускал? У меня адмиралы не разрешали себе подобных вольностей!
– Хе-хе, – усмехнулся артельщик. – Извините, но меня просили помочь!
Он ещё крепче ухватился за шкуру и сдул с неё несколько пылинок.
– Мирон Иваныч… – Доктор повернулся к инспектору: – Как же так? Ну позвали бы меня!
Челкашкин приподнял фуражку. Робинзон, наоборот, надвинул свою на брови, с интересом покосился на артельщика и сказал:
– Прошу прощения!
Он свернул шкуру и, взяв её под мышку, удалился к себе в каюту.
– А вы, голубчик, за мной! – сказал Стёпке доктор и поманил его за собой.
– А я не пойду! – буркнул Стёпка. (Но доктор только усмехнулся и распахнул перед ним дверь.) – Я здоров! – крикнул артельщик. – Я тоже хочу в город.
– Чтобы вас выволокли на жюлькипурскую свалку, когда вы от голода потеряете сознание, – подмигнул Челкашкин. – Не выйдет! – Погрозив артельщику пальцем, он подтолкнул его в лазарет и щёлкнул ключом.
Стёпка взвыл от злости. Перед ним на столе торчали рыбьи хвостики, а вдалеке уже загорался огнями тысячи рубинов торговый город Жюлькипур.
История капитана Морякова
Солнышкин стоял в гладильной, поплёвывал на шипящий утюг и наглаживал стрелочки на брюках Перчикова. Вот так Перчиков поведёт ногой – и стрелка сверкнёт на солнце. Вот так – и она зашелестит в воздухе. После случайной размолвки Солнышкину очень хотелось сделать для друга что-нибудь приятное. Так вот, пока радист передавал радиограммы, его брюки готовились к завтрашней прогулке по великому торговому городу.
В стороне, сидя в трусах на столе, старый морской бродяга Альфонсо-Мария-Тереза-Федькин исполнял такие мексиканские песни, от которых, казалось, мчатся по жилам львы и прыгают ягуары.
А за иллюминатором уже возникал огромный город, подмигивал многочисленными огоньками, и каждый огонёк обещал какое-то занятное дельце. Огоньки вспыхивали и гасли, словно спорили друг с другом и торопились.
Солнышкин посмотрел в иллюминатор и тоже заторопился.
– Ого! Великолепно! Сразу видно, что на носу Жюлькипур! – сказал Моряков, наклоняясь, чтобы войти в гладилку. С плеча у него свисали громадные брюки. – Вы слышите шелест?
Моряков поднял вверх палец. Солнышкин мигнул.
– Нет? – Моряков удивился. – Так это же Солнышкин идёт по Жюлькипуру! Это же свистит воздух за его брюками. Слышите? Надо слышать, Солнышкин!
Солнышкин снова плюнул на утюг и весело заработал.
– А знаете, – торжественно сказал Моряков, – когда-то я первый раз тоже наглаживал брюки у этих самых мест… А вон там… видите здания?..
На берегу среди высоких пальм светились две башни. На них по очереди вспыхивали и, сталкиваясь, гасли рекламы, будто нокаутировали друг друга, но, воспрянув, опять бросались в драку.
– Так вот, там, – кивнул Моряков, – у меня случилась забавная история, хотя началась она совершенно обычно.
Солнышкин хотел попробовать, горяч ли утюг, но забыл и поставил его на штанину.
– Я был штурманом. Юнец! Моложе Пионерчикова! Вышел в город. Бананы – с луну. Пальмы. Попугаи. Непривычные улицы. И со всех сторон ко мне несутся рикши. Старики, мальчишки – бегом. Только садись! Я им говорю: «Извините, не могу, мы на людях не ездим».
Солнышкин притих. Он не дышал и поэтому не слышал, какой ароматный дымок распространяется из-под утюга. Морякову же этот дым казался дымом воспоминаний. И он продолжал рассказ:
– И вдруг вот у того самого здания появляется человек в пробковом шлеме и с ним дама и презрительно говорит: «Юному русскому штурману жаль денег. Я