— Нет, — ответила она, цокая языком.
— Значит, ты счастлива.
Анита посмотрела на меня с непонятным выражением.
— Нет, это я просто так сказала.
На следующий день на обед мы ели спагетти с чесноком и оливковым маслом и рыбу из банки консервов, которую отыскали в дальнем углу ящика. Холодильник был настолько пуст, что прекрасно были видны его белые стенки. С понедельника Умберто питался в ресторане, а Рикки — у своей девушки, по крайней мере, мы так думали. У меня возникли вопросы. Неужели Анита настолько занята, что из-за работы, походов к парикмахеру и косметологу у нее нет времени заскочить в магазин или на рынок? Потом мне пришло в голову, что дело не в нехватке времени, а в деньгах. Даже не верилось, что у взрослого человека просто могут закончиться деньги в кошельке и он не сможет пойти в банк, где бы они волшебным образом материализовались. Я никогда не работала — только один раз знакомая заплатила мне за то, что я разослала рекламные материалы ее курса йоги. Но теперь я начала понимать, что любая жизнь стоит денег, и моя тоже. Краем глаза я посматривала на свой золотой сверкающий браслет, и ко мне пришло болезненное осознание.
Я пошла в комнату и достала из ящика все свои деньги — четыре с половиной тысячи лир. Банкноты были таких ярких цветов, что казались мне ненастоящими. Вернувшись на кухню, я положила их на стол.
— Это еще что такое? — Анита отвлеклась от швабры: она сметала в небольшую горку хлебные крошки и собачью шерсть.
— Возьми, мне они не нужны.
— Еще как нужны. Тебе надо покупать книжки, одежду, гулять с друзьями, пить кофе и есть пиццу. Мы справимся, не переживай. Завтра или послезавтра придет аванс. В крайнем случае одолжу у Луизы.
— Тогда возьми как плату за вход на дискотеку в Сорренто. Ты точно за нас всех заплатила.
— Нет, я там всех знаю, они не берут с меня денег.
— Я настаиваю.
Это взрослое слово я выучила, смотря телевизор в углу кухни, и как только я его произнесла, мне стало неловко.
— Ни за что, — ответила Анита, ударяя швабру о пол, словно копье, и отругала меня на диалекте. По ее мнению, мама — это мама, а дети — это дети, и это святое. Она не брала денег даже у сыновей. Мне и думать не стоило, что она возьмет их у меня, самой младшей. И пусть только я попробую потратить эти деньги на еду. Она будет заботиться обо мне, как обещала ассоциации, но прежде всего — моей маме, которая меня родила. И будет именно так, как она сказала, и нечего рассуждать.
Спорить было бесполезно. Следовало придумать какой-нибудь более хитрый способ оплатить мое пребывание у Аниты. Ну или продержаться эту неделю.
Шанс хорошо поесть выпал как раз на следующий день. Мария Джулия пригласила меня к себе на обед после школы. Она уже давно хотела меня позвать, и к тому же ей надо обсудить со мной нечто очень важное. Она жила в красивом доме на проспекте рядом с банком, откуда отходила небольшая улица к Вилла Комунале. У Марии Джулии оказалась просторная квартира с белыми стенами, идеально чистой плиткой, персидскими коврами и энциклопедиями на полках. Если этот дом и пострадал от землетрясения, то было незаметно. Судя по фарфоровым вазам и стеклянному обеденному столу, здесь землетрясений не боялись.
Ни меня, ни Марию Джулию не попросили помочь, лишь сказали вымыть руки и пригласили сесть за стол вместе с ее младшей сестрой, которая засыпала меня вопросами, и очень старым дедушкой. Отец Марии Джулии работал адвокатом и не приходил домой обедать.
— Не стесняйся, — сказала мне мама Марии Джулии, раскладывая на тарелки пасту и нут, говяжье филе, цуккини и прочее — как раз те порции, которые можно съесть. С каждым блюдом женщина извинялась: если бы ее дочь предупредила о моем приходе, она бы приготовила что-нибудь особенное. — Все равно надеюсь, тебе понравится.
Сквозь стеклянную столешницу я смотрела на свои скрещенные ноги и сложенные руки.
После обеда Мария Джулия взяла меня за запястье, похвалила мой браслет и повела в свою комнату. Я именно так эту комнату и представляла: подушки в форме сердца, фотографии из путешествий, огромный плюшевый Микки Маус, цветные ручки, словари. Мария Джулия села вместе со мной на кровать и спросила:
— Ты знаешь тех мальчиков, с которыми уехала в субботу вечером?
— Да, я познакомилась с ними на вечеринке. — Это было не совсем правдой. Двоих я толком не знала, но мне хотелось успокоить подругу, которая смотрела на меня очень серьезно.
— Я хотела сказать, что я их не приглашала и не знаю, кто их впустил. Я не хотела обсуждать в школе, потому что это очень серьезно. Эти парни и подобные им всегда тусуются вечером на Вилла Комунале, хулиганят и нарываются на неприятности. Их фамилии говорят сами за себя. Это опасные люди, — добавила Мария Джулия подчеркнуто мелодраматично, — они воруют, продают наркотики и заканчивают всегда одинаково: их сажают в тюрьму или убивают. Ты не должна с ними общаться. Поклянись мне, что ты не будешь больше с ними встречаться.
Я вспомнила наши детские клятвы: железные обещания, которые нельзя было нарушить, не потеряв дружбу. С самыми близкими подругами мы проводили ритуал кровных сестер. Требовалось порезать кожу на руке или предплечье, соединить раны, и тогда через кровь возникала та вожделенная сестринская связь, которая не досталась нам по праву рождения. Только какой бы инструмент мы ни брали — нож для масла, острую веточку — нам не хватало духу порезаться по-настоящему. И дело было не только в страхе перед болью. У нас недоставало веры в нашу дружбу, ее длительность, веры в сам ритуал. Так что мы просто соединяли наши неглубокие царапины и надеялись на лучшее.
— Хорошо, я клянусь, что не буду больше с ними встречаться, — сказала я Марии Джулии, но в глубине души чувствовала, что нарушу клятву.
* * *
Когда я вернулась от подруги, Анита уже ушла в офис, но дома был Умберто — сегодня оказалась не его смена. Он велел мне открыть холодильник и оценить плоды его трудов. Холодильник был набит под завязку так, что белые стены уже не просматривались. Мы поужинали по-королевски, даже Салли досталась колбаса. Анита никак не прокомментировала траты сына, по крайней мере в моем присутствии. Может, она на него накричала или, наоборот, поблагодарила лично. Только в