* * *
Снег лежал на вершине Фаито, как сахарная пудра на пандоро. Над пиком висели темные тучи, это создавало такой красивый контраст, что можно было бы рисовать этот пейзаж и продавать туристам. На улице было очень холодно. Как-то вечером, как только мы убрали со стола, к нам пришла Луиза. Закутанная в пуховик и шарф, она все равно дрожала. А еще Луиза тяжело дышала, ее волосы были взлохмачены, а макияж потек.
— Что случилось, Луи? — спросила Анита, усаживая подругу в кресло.
В ответ Луиза медленно начала снимать длинный черный шарф. Она мрачно разворачивала его, словно невеста, снимающая платье в первую брачную ночь, потому что начало супружеской жизни для женщины, помимо всего прочего, — это еще и некий траур.
— Только не говори мне, что…
На шее Луизы красовался засос. Я их повидала много, в коридорах школы в Нейпервилле их гордо выставляли напоказ. Но Анита рассматривала красно-фиолетовую метку любви не с восхищением, а критическим взглядом семейного врача.
— Не проследила. Почему ты меня не слушаешь?
Луиза покачала головой и уронила ее на руки. Она тихо заплакала, перенеся весь вес своего горя на слабые запястья. Я предложила ей кофе, потому что не знала, как еще можно Луизе помочь.
— Правильно, молодец, — похвалила меня Анита, когда я встала из-за стола. — И какой огромный засос, Луиза! Ты прямо как подросток. Почему ты его не остановила вовремя?
— Я совсем потеряла голову… — неуверенно ответила та. — Но что мне теперь делать? У меня слишком короткие волосы, они не закроют.
— В любом случае он на очень видном месте, — констатировала Анита. Я тем временем налила в кофеварку воду. — Может, использовать шарф? Кофту с длинным воротом?
— А ночью я что буду делать? А утром, когда мы завтракаем семьей? — Я услышала щелчок зажигалки, за которым последовала долгая задумчивая пауза. — Как думаешь, когда засос сойдет?
— Не знаю. Через неделю или две.
— Боже мой! — воскликнула Луиза. Я в этот момент поняла, что слишком сильно спрессовала кофе, но было уже поздно.
— Но главный вопрос: как долго ты будешь жить вот так, во вранье? Делать вид, что у вас с Сальваторе все прекрасно? Ты не любишь своего мужа, не любишь. Это бывает. Скажи ему. Потому что сейчас ты делаешь из Сальваторе идиота, а он этого не заслуживает. Я тебе уже говорила: признайся, очисти совесть, измени свою жизнь.
— Меня беспокоит не столько Сальваторе. Мы можем и расстаться, вероятно, пришло время. Проблема в Джемме. — Луиза снова заплакала, всхлипывая синхронно с синим пламенем конфорки. — Если Джемма узнает, что я изменяла ее отцу, это повлияет на ее отношения с мужчинами в будущем, — продолжила она прерывающимся голосом. — Джемма сейчас такая ранимая и хрупкая. А если она поймет, что я предала Сальваторе… она никогда меня не простит, я ее потеряю. Она больше предана отцу, чем мне.
Аните нечего было добавить к этой серьезной и безнадежной мысли. Луиза выпустила облако дыма, в этот напряженный момент зашипело кофе на плите.
— Умоляю, помоги мне. Скоро мне надо будет идти домой, я уже опаздываю. У тебя есть тональный крем или что-нибудь такое?
— И ты, которая ни разу не пользовалась тональником, вдруг придешь домой вся накрашенная? Они сразу догадаются. — Анита прищелкнула языком, а аромат кофе наполнил кухню. — Дай подумать.
Мы снова сидели вокруг стола, образуя вершины треугольника. Каждая из нас сидела в своей неповторимый позе, словно женщины у фонтана с картины Пикассо. Я решила не делать пенку, это был слишком радостный процесс. Но мне все равно казалось, что ритуал приготовления кофе я соблюла полностью и что это помогло нам сосредоточиться, собраться с мыслями, отточить их, словно шпаги.
— Масло! — вдруг воскликнула Анита, поставив чашку на стол.
— Что?
— Оливковое масло! — Анита подошла к плите, достала бутылку оливкового масла и кастрюльку, в которой Умберто заваривал себе чай на завтрак. Анита налила, не жалея, в кастрюльку масло, перевернув бутылку горлышком вниз, чтобы образовались пузырьки воздуха. Потом зажгла конфорку желтым нетерпеливым огнем, и вскоре мы услышали шипение.
— Иди сюда, — сказала Анита Луизе, взяв большую ложку. — Будет немного больно, но потом пройдет.
— Что ты надумала? — спросила ее подруга, поднимаясь со стула.
— Ты ему скажешь, что мы жарили кальмаров.
— Ты же знаешь, что у меня плохо получается врать. Я отлично молчу, прекрасно прячу свои мысли, но вот что-то придумать…
— Ты хочешь травмировать свою дочь? Хочешь, чтобы она отдалилась от тебя?
— Нет.
— Тогда слушай меня. Ты была у меня в гостях, жарила кальмаров, и масло брызнуло со сковородки тебе на шею.
Луиза вздохнула и подошла ближе к плите. Она подняла подбородок к потолку и заранее зажмурила глаза, прячась от безжалостного света неоновой лампы и в ожидании боли. Когда кипящее масло попало на ее потемневшую кожу, Луиза тихо что-то забормотала. Она пережила родовые муки, по сравнению с этим все ерунда. Дочь — это самое главное в ее жизни, ради нее Луиза могла вытерпеть любую боль. Зеленоватая капля стекла по гибкой и по-зимнему бледной шее Луизы и наконец впиталась в ворот свитера. Анита была довольна произведенным эффектом и, подчиняясь вдохновению, взяла чайную ложку и разбрызгала масло на тело подруги: на ее маленькую грудь и тонкую талию.
— Готово. Тебя нам удалось спасти, а свитером пришлось пожертвовать.
— Анита, спасибо большое, — с чувством поблагодарила Луиза.
— А теперь иди домой и помажь ожог, а то шрам останется.
Стоило Луизе закрыть за собой дверь, как я спросила Аниту, почему та спокойно относится к тому, что Луиза лжет своей семье. Ведь недавно Анита сказала, что в отношениях важна искренность и честность. Анита ответила мне, что в подобном случае соврать — более гуманно, правильнее в каком-то смысле.
— Вот ты, например, сделала вид, что религиозна, чтобы тебя сюда отправили по программе в Италию. Вот и молодец.
Анита добавила, что глубокая женская дружба сильнее всех добродетелей мира. Женская дружба — святая, она на всю жизнь. Когда развалится все: брак, романы, карьера, тело — останется только близость подруг. Анита назвала подруг