Во второй раз его мать, стоящую в той же молитвенной позе, я увидела, когда Раффаэле забыл ключи от дома Тицианы и нам пришлось заехать к нему. Позже в постели он сказал, что хочет отвезти меня на кладбище к могилам его отца и Микеле. Раффаэле подчеркнул, что мне придется прогулять школу, ведь мы пойдем туда днем, когда солнце ярче всего. Я была тронута и пообещала ему, что отпрошусь на день, даже на два, три, четыре, на всю неделю, только бы не терять драгоценное время, которое мы можем провести вместе.
— Обними меня изо всех сил, — сказал он мне на это. — Ты чувствуешь, Фрида? Ты тоже это чувствуешь?
Сердце стучало, как часовой механизм. Мы прижались друг к другу, и это было немного больно. Сегодня наша кожа чувствительнее, чем обычно, словно ее питает изнутри огонь, который невозможно погасить. У меня вот-вот должны были начаться месячные, что неудивительно. Судя по задержке, которая так напугала Аниту под Рождество, наши с ней циклы постепенно синхронизировались. Значит, месячные должны скоро начаться. Я думала, что это несправедливо, чувствуя, как пульсирует член Раффаэле через два слоя тонкой ткани нашего белья. Но мы никак не могли испачкать кровью единственное постельное белье, которое к тому же было не нашим. Все эти правила казались разумными: ты не можешь заниматься любовью в определенных состояниях, местах, с определенными людьми, не должна переоценивать эффективность кислородного пятновыводителя. Но у тела свои законы, прописанные в крови. Пока Раффаэле покусывал мой сосок, я размышляла, что скелеты есть даже у мертвецов. Живое тело от мертвого отличает бегущая по венам кровь. Этот бензин, который заводил сердце и душу, дающую искру. И душа не боится каких-то красных пятен. Наоборот, она только и желает насытиться менструальной кровью, откровенными словами и спермой, освобожденной наконец из латекса. Это дает возможность порождать новые тела, новые оболочки для потерянных в космосе душ. Человеческих, но, может, и душ горилл, панд, леопардов и других вымирающих животных, которым больше негде жить. Или дает возможность заболеть любовью или СПИДом и умереть, а потом возродиться. Все эти грубые и накладывающиеся друг на друга мысли, как рисунки, сделанные пальцем, могли быть выражены одной-единственной фразой. Я взяла член в руку, чтобы совладать с его возбуждением, и прошептала:
— Я тебя люблю, как же я тебя люблю…
— И как же ты мешаешь этот соус, силой мысли? — Голос Умберто долетел до меня быстрее, чем запах горелого. Я побежала к плите. Мой неаполитанский брат утешил меня по-отечески. Ничего страшного, все можно исправить, нужно всего лишь переложить неподгоревшее в другую кастрюлю, а эту залить кипятком и потом оттереть.
— Прости, я задумалась.
— О чем, малышка?
Рагу все равно получилось вкусным, сладким, как плоды терпеливого труда, но Анита осталась недовольна. Умберто положил в рагу только молодую говядину, хотя оригинальный рецепт требовал взять половину жирной говядины и половину свинины.
— Конечно, нет, — нараспев заявил Умберто матери на диалекте. — Свинина вредна для здоровья.
— От нее повышается холестерин и закупориваются артерии, так? — сухо уточнила Анита.
— Молодец, ты запомнила.
Анита закатила глаза, потрясла тряпкой и спросила у сына:
— И ты же собирался научить Фриду делать неаполитанское рагу, так?
— Научи ее сама, если у тебя есть шесть-семь свободных часов, чтобы мешать рагу в кастрюле. Я не хочу вставать в воскресенье так рано утром, честно говоря. И готов поспорить, Фрида тоже. Видела, какие у нее круги под глазами?
— У нее круги под глазами, потому что она меня не слушает, — ответила Анита, сурово на меня взглянув. — А ты себя самого в зеркало видел?
Их перепалку прервал звонок домофона: пришли Сиф и Бренда. Умберто ни капли не смутился от такого количества молодых девушек, заполнивших кухню; наоборот, он чувствовал себя в своей стихии. Как и его мать, за столом он много расспрашивал Сиф и Бренду об их странах. Особенно его очаровал рецепт оленины с ягодами можжевельника и тот факт, что зимой пляжи полны серфингистов. Умберто по-доброму подшучивал над девушками, угрожал, что однажды постучится к ним в дверь с оленем или с водолазным костюмом на плече. Итальянец всегда готов к приключениям!
— Я бы посмотрела, как бы ты надел водолазный костюм на этого оленя! — Лицо Аниты сморщилось от неудержимого смеха.
Не знаю, поняла ли Бренда эту шутку. Моя подруга так и не стала частью Кастелламмаре, не овладела языком полностью. Но она все равно смеялась, ее голливудский смех звучал как далекое и не очень приятное воспоминание.
— Смотрите, девушки, я вас на самом деле могу навестить. Если уж я что-то решил, то делаю это, — предупредил Умберто и добавил серьезным тоном, цитируя: — Человек есть не что иное, как ряд его поступков.
— И кто это сказал? — спросила Анита.
— Всего лишь самый великий философ в истории человечества.
— Сократ никогда бы не сказал подобную глупость.
— Мам, да при чем тут твой Сократ! Все эти твои древние греки! Ты живешь в прошлом, пора уже немного модернизироваться, — заявил Умберто, вычищая хлебом тарелку. — Почитай Гегеля, тогда поймешь, как на самом деле устроен мир.
— И как же устроен мир? Послушаем, — отрезала Анита. — Это нам объяснит двадцатичетырехлетний мальчик, чьи трусы до сих пор стирает мама.
— Очень просто, — с достоинством ответил Умберто, у которого были наготове сотни афоризмов. — «Все реальное рационально, все рациональное реально».
— Да идите вы в Штутгарт, ты и твой Гегель!
Мы все рассмеялись, следить за перебранками сына и матери — одно удовольствие. Они пикировались с удовольствием, горячо, не смущаясь перепачканных в соусе ртов. Я размышляла о том, как ссора похожа на занятие любовью. И как все-таки похожи друг на друга Анита и Умберто, не внешне, не в образе мыслей, а по характеру. Они относились к миру с одинаковой иронией и любопытством, разделяли страсть к кулинарии и спорам. Кажется, в школе мне надо было внимательнее слушать уроки философии. Но уже поздно.
После ужина я помыла посуду, оттеснив Бренду и Сиф от раковины, словно подчеркнув, кто хозяйка дома. Умберто собрался подвезти моих подруг домой на машине. Он прошел на кухню, когда я терла пригоревшее дно кастрюли. Я терла так сильно, что у меня свело мускулы, а губка смялась в руке. Но ничего не помогало.
— Да как это оттереть? — воскликнула я в отчаянии, надеясь на помощь Умберто. Разве не в этом состоит его профессия — решать проблемы на кухне? Он подошел