— Ты больше ко мне не приходил.
— Я был занят.
Я хотела спросить, чем именно, но он не смог бы ответить при матери, глухой, но все же не совсем. Раффаэле подобрал соус хлебом и отодвинул тарелку с отвращением. Мать спросила, хочет ли он салат. Раффаэле отрицательно покачал головой. Тогда она с шумом встала, собрала крошки со скатерти в свои древние ладони, высыпала их в тарелку сына, которую затем опустила в раковину. Потом, хромая, женщина вернулась к настоящему хозяину дома, уже больше не мальчику, готовому терпеть побои. На клеенке остались только Библия и стакан сына с парой глотков вина. Меня охватило желание обнять Раффаэле и поцеловать в губы, туда, где вино оставило призрачный след.
— Завтра я еду в Рим, — сказала я.
— Хм, — ревность затуманила его взгляд, и я поспешила добавить:
— Там выставка Ван Гога, я хочу сходить.
— Это тот, кто отрезал себе ухо?
— Да, тот самый.
— Художники все сумасшедшие. — Раффаэле повернулся к матери, словно хотел услышать от нее подтверждения, но та сидела, склонив голову, и читала нараспев молитву.
— Поеду на поезде вместе с Сиф, — уточнила я, — это на один день. Если хочешь…
Он засмеялся.
— Я — да в картинной галерее? — Звук его голоса пробудил мать.
— Эта вот завтра едет в Рим, — крикнул он ей на диалекте, — а потом возвращается в Америку.
— А, так ты в Америке живешь, — произнесла она со слабым интересом, может, приняв меня за италоамериканку, приехавшую отдохнуть на земле предков. Теперь я точно знала, что Раффаэле ничего ей про меня не рассказывал.
— А есть у вас в Америке Библия?
— Есть, мама. Но она на английском.
— Что, она другая? — слегка возмущенно спросила женщина, толкая Библию мне. — Ты не сможешь ее прочесть?
— Конечно, она может, — ответил Раффаэле вместо меня.
— Скажи ей, пусть мне почитает, а то я сегодня плохо вижу.
— Пожалуйста, не надо, — прошептала я Раффаэле, но он и не подумал спасти меня. Наоборот, мне показалось, что он снова хочет меня наказать.
— Ты что, стесняешься моей мамы? Читай давай.
Открытая книга лежала передо мной, разделенная надвое позолоченной вытертой лентой. Потрескавшийся палец матери указал мне, откуда читать. Я сосредоточилась на желтых хрупких страницах и крошечных буквах. «И сказал Господь Бог: не хорошо быть человеку одному, — читала я, стараясь изо всех сил, словно отвечала на уроке. — Сотворим ему помощника, соответственного ему». «Это „Бытие“», — подумала я с некоторым облегчением; это одна из немногих книг, которые я более-менее знала. Но я чувствовала на себе взгляды матери и сына, волнение сдавило мое горло, как будто кто-то пытался засунуть в него пластиковую трубку. «Господь Бог образовал из земли всех животных полевых», — я запнулась, не знаю почему, на словах «образовал» и «полевых». Раффаэле смеялся при каждой моей ошибке, а еще и голос из телевизора произнес со вздохом: «Он попросил у меня развод». Я бросила взгляд на его мать, та закрыла усталые глаза, но ритмично кивала, поглаживая крест, словно прихожанка, слушающая проповедь. «И навел Господь Бог на человека крепкий сон; и, когда он уснул, взял одно из ребер его, и закрыл то место плотию». Я снова остановилась в ожидании, что Раффаэле подаст мне знак рукой или кивком, что я могу прекратить. Но ему явно было весело. Казалось, он наслаждался абсурдностью происходящего, особенно тем отрывком, который его мать выбрала для такого скептика, как я. «И сказал человек: вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей; она будет называться женою, ибо взята от мужа». Я больше не ошибалась, но Раффаэле зло смеялся, а телевизор шептал: «Но что мне делать? Я все еще его люблю». «Потому оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут двое одна плоть». Я почти дочитала до конца страницы, мать Раффаэле открыла глаза, но поезд Везувианы так и не проехал мимо дома. «И были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились».
— Молодец, — сказал Раффаэле, глаза его потухли, он повернулся выключить телевизор.
Как бы я хотела стать такой же беспристрастной, уметь так абстрагироваться, как он. Выключить все одним движением пальца. Может, он уже бросил меня, а я и не заметила.
— Уже поздно, — я с трудом поднялась из-за стола, словно находилась в состоянии шока. — Мне пора домой… поесть.
На этот раз Раффаэле пошел со мной к двери в квартиру и там без предупреждения приблизил свои губы к моим. Когда я в замешательстве отступила, он крикнул:
— Тебе стыдно даже поцеловать меня при моей маме? Да иди ты! — и взмахнул рукой в нетерпении.
Я была сбита с толку, как после Хэллоуина, когда он проводил меня до дома, но я не поняла, договорились ли мы о встрече или нет. Я хотела поцеловать его, умирала от этого желания, но не хотела делать это так. Мы должны были остаться одни, потому что с матерью он казался другим человеком, а со своими друзьями — еще третьим. Я спросила себя, пока он закрывал за мной дверь: может, и в моем теле живет множество людей, разных персонажей, которые отказываются объединяться?
* * *
Как только мы с Сиф живые и здоровые приехали на вокзал Рома Термини, я нашла телефонную будку и позвонила сообщить о нашем прибытии Аните на работу, как та просила. Телефонная кабина наполнилась эхом быстрой неаполитанской речи. Трагическим голосом умирающей Анита давала нам