Как-то утром терпение покинуло меня, и я решила опять отправиться в Бронкс. Я была готова к новому унижению, готова прочесть сто страниц из Библии, лишь бы снова увидеть Раффаэле и вразумить его. Мне было жаль, что я не поцеловала его на пороге дома, хоть он и просил меня об этом, правда, без сердца, не по-настоящему. Он мог подумать, что я ему отказала. Все, решено, пойду после последнего урока. Но перед школой надо было выгулять Салли, Анита протянула мне поводок.
При звоне металлического ошейника и ключей Салли не встала со своего места, и я села на пол рядом с ней. Ее большие уши были опущены, блестящие беспокойные глаза смотрели умоляюще.
— Что случилось, дружочек? — спросила я. — Вставай, пойдем гулять.
Я прикрепила поводок к ошейнику, чтобы подбодрить собаку, но Салли так и не встала. Она пошевелила передними лапами, одну положила мне на руку, царапая когтями. В ответ я погладила ее по мягкой голове.
— Ты что, не хочешь гулять, Салли?
При словах «Салли» и «гулять» она снова, тихо поскуливая, засучила лапами в воздухе, как будто бежала. Что-то здесь было не так. Я отстегнула поводок и позвала Аниту, которая красилась в ванной. Анита тоже попробовала уговорить Салли встать, говорила на диалекте, то ласково, то грозно, но все оказалось тщетно. Салли металась, печально скулила, но не вставала с подушки. Анита села рядом с собакой, взяла ее за задние лапы и подвигала их, но никакой реакции не последовало, словно это были не лапы, а два куриных бедра.
— Иди разбуди Умберто, — попросила Анита.
Умберто на этот раз отказался от чая с печеньем, быстро оделся и поднял немецкую овчарку на руки. Она была тяжелой. Умберто кряхтел от напряжения, а Салли повизгивала почти довольно. Анита сунула мне полотенце, схватила ключи и помогла Умберто с Салли протиснуться в лифт. Уже в машине Анита сказала, что записываться в лечебницу заранее не нужно, ветеринар — ее друг. Сегодня утром Анита вела машину как профессионал, часто и с удовольствием сигналила, но я не понимала, почему мы так быстро ехали и зачем нам полотенце, пока то не пропиталось теплой жидкостью — Салли описалась.
Мы пронеслись мимо школы и офиса Аниты, ветеринарная клиника только открылась. При осмотре Салли вопрошающе смотрела нам в глаза, не пытаясь противостоять рукам, которые ощупывали ей спину и задние ноги. Осмотр длился недолго, но был полон длинных леденящих слов. Ветеринар заявил, что у Салли был не артрит, а дегенеративная миелопатия поясничного отдела. Такая патология часто встречается у немецких овчарок и собак других крупных пород. Речь шла о повреждении белого вещества спинного мозга, которое отправляло сигналы от мозга конечностям. Обычно миелопатия сопровождалась стремительными ухудшениями, которые неизбежно вели к параличу. Болезнь протекала быстро, и остановить ее было нельзя. Лечения не существовало.
Анита разрыдалась. Она никогда не сдерживала слез с нами и, конечно, не стала этого делать и в присутствии врача, который к ним давно привык. Он одарил Аниту молчанием, носовым платком и положил руку ей на плечо. И не удивился, когда Анита спросила:
— Может, можно сделать коляску?
— Кто-то решает сделать коляску, — признал врач, — но надо подумать о качестве жизни. Почти всегда люди выбирают другое.
— Что?
— Усыпить животное.
Ветеринар отпустил нас на улицу, подышать и подумать, принять решение. Дым сигареты Аниты тянулся в ясное, обманчиво безоблачное небо. Анита курила и плакала. Как мужчина Умберто взял ситуацию в свои руки. Он всегда прекрасно выполнял эту роль, президент, менеджер недорогой траттории. Сочувственно, но твердо Умберто заговорил с Анитой. С бесконечным терпением он повторял, что Салли прожила хорошую жизнь, но уже стара. Надо поразмыслить, как часто у них будет возможность гулять с ней на коляске по разбитым мостовым. Будет ли возможность в течение дня перекладывать ее на подстилке, чтобы не было пролежней. Надо подумать о ее физической боли, о ее праве на свободу.
Нужно было просто произнести последнее слово вначале. При слове «свобода» Анита вынула сигарету изо рта и решительным движением втерла ее в асфальт. Она пошла обратно в клинику, чтобы обнять собаку, которую растила с детства, которая всегда была рядом, была ее верной подругой еще с момента расставания с Кармине, которую Анита любила почти как дочь. Анита погрузила пальцы с потрескавшимся маникюром в собачью шерсть с проседью, поцеловала ее уши, рот, лапы. Это была душераздирающая сцена. Анита словно выплакала все наши слезы, нам с Умберто осталось только попрощаться с Салли, в последний раз приласкать ее и назвать всеми грубыми и ласковыми именами. Соня, хитрюга, вонючка…
Без цоканья когтей по полу дом стал казаться склепом; подстилка лежала в углу, на ней все еще оставалась шерсть любимой Салли. Позже Умберто отправился на работу, а я осталась наедине с Анитой и ее болью. Она смеялась и плакала, рассказывая мне о Салли, и эти воспоминания вызывали другие — об ослике по имени Пеппиньелло. Когда Анита была маленькой, осла держали в садике за домом в Граньяно, том самом, рядом с ручьем. Днем Пеппиньелло ходил по городу, нагруженный товарами ее дяди, продающего сети для угольных жаровень, которые клали под кровати. Все мужчины в семье дяди участвовали в производстве этих сетей, и ослик тоже выполнял свою работу. Днем, когда Анита с братьями возвращалась из школы, Пеппиньелло тоже заканчивал рабочий день. Он ждал детей, чтобы после обеда с ними поиграть. Анита часто приносила ослику что-нибудь, что ей удавалось украсть с обеденного стола. Пеппиньелло со слезящимися глазами был ласковый ослик, умный, как собака, с добрейшим сердцем.
* * *
Со смертью Салли я потеряла уверенность и так и не осмелилась пойти в Бронкс. Вместо этого как-то вечером я пригласила Сиф и Бренду в «Бар Спаньоло». Я не хотела бродить по Вилле, как потерянная. Мне нужен был повод туда