– Возьми, Толстой, ты увидишь, как это хорошо; тотчас отобьет весь хмель.
– Ах, боже мой! – воскликнут тот, перекрестясь. – Да за что же я два часа трудился? Нет, слуга покорный, хочу оставаться при своем.
Толстой одно время, неизвестно по каким причинам, наложил на себя эпитимию и месяцев шесть не брал в рот ничего хмельного. В это время совершались в Москве проводы приятеля, который отъезжал надолго. Проводы эти продолжались недели две. Что ни день, то прощальный обед или прощальный ужин. Все эти прощания оставались, разумеется, не сухими. Толстой на них присутствовал, но не нарушал обета, несмотря на все приманки и увещания приятелей, несмотря, вероятно, и на собственное желание. Наконец, назначены окончательные проводы, за городом, в селе Всесвятском. Дружно выпит прощальный кубок, отъезжающий сел в кибитку и пустился в дальний путь. Гости отправились в город. Толстой сел в сани вместе с Денисом Давыдовым, который, надо заметить, не давал обета трезвости. Ночь морозная и светлая, глубокое молчание. Толстой вдруг кричит кучеру: «Стой!» Сани остановились. Он обращается к попутчику и говорит:
– Голубчик, Денис, дохни на меня!
Относительно бегства из ссылки Толстого находим много разноречивых рассказов. Г-жа Новосильцева [111] говорит, что он во время кругосветного морского путешествия поссорился с командиром экипажа Крузенштерном и вздумал возмущать против него команду. Крузенштерн вынужден был высадить его на каком-то необитаемом острове, оставив, на всякий случай, ему немного провианта. Когда корабль удалился, Толстой снял шляпу и поклонился командиру, стоявшему на корабле. Остров этот оказался, однако, населенным дикарями, среди которых Толстой прожил довольно долго. Несколько лет спустя, на его счастье, какой-то корабль заметил его местожительство и отвез его в Европу.
В самый день своего возвращения в Петербург Толстой узнал, что Крузенштерн дает бал, и ему пришло в голову сыграть довольно оригинальный фарс. Он переоделся, поехал к врагу и стал в дверях залы. Увидя его, Крузенштерн не верил глазам.
– Толстой, вы ли это? – спросил он наконец, подходя к нему.
– Как видите! – отвечал незваный гость. – Мне было так весело на острове, куда вы меня высадили, что я совершенно помирился с вами и приехал даже вас поблагодарить!
Вследствие этого эпизода своей жизни он был назван Американцем.
По другим сведениям этот рассказ вполне опровергается [112]. В первых годах царствования императора Александра I было снаряжено морское кругосветное плавание под начальством Крузенштерна. Толстой, служивший тогда в Преображенском полку, испросил позволение участвовать в этой экспедиции. У Толстого, по рассказам той же г-жи Новосильцевой, было несметное число дуэлей.
Он был разжалован одиннадцать раз. Чужой жизнью он дорожил так же мало, как и своей. За одну дуэль или какую-то проказу, как рассказывает Вяземский, он был посажен в Выборгскую крепость. Спустя несколько времени показалось ему, что срок его ареста миновал, и он начал бомбардировать рапортами и письмами коменданта. Это, наконец, надоело последнему, и он прислал ему выговор и строгое предписание не докучать начальству пустыми ходатайствами. Малограмотный писарь, переписывавший эту бумагу, где-то совершенно неуместо поставил вопросительный знак.
Толстой обеими руками ухватился за этот неожиданный знак препинания и снова принялся за перо. «Перечитывая, – писал он коменданту, – несколько раз с должным вниманием и с покорностью предписание вашего превосходительства, отыскал я в нем вопросительный знак, на который вменяю себе в непременную обязанность ответствовать». И тут же стал он снова излагать свои доводы, жалобы и требования.
Толстой имел свои погрешности, о которых можно сожалеть, но нельзя не сказать, что он был человек ума необыкновенного. Толстой умер в подмосковном своем имении в начале сороковых годов.
Возвращаясь опять к роду Нарышкиных, нельзя пройти молчанием Екатерину Ивановну Нарышкину, дочь Ивана Львовича Нарышкина. Отец ее рано овдовел и умер тридцати четырех лет, оставив ее на попечение старшего брата Александра Львовича.
По матери своей она происходила от Фомы Ивановича Нарышкина, дяди Кирилла Полуектовича. Семейство Нарышкиных разделилось уже в XVI веке, и при Петре Великом родство между отдельными ветвями было так отдаленно, что, несмотря на строгость в то время церковных правил, потомки разных поколений свободно могли вступать между собою в брак. Брак царя Алексея Михайловича возвысил весь захудалый род Нарышкиных, и самые отдаленные родственники попали ко двору, как родственники царицы.
Екатерина Ивановна воспитывалась в доме дяди своего Александра Львовича, известного своею надменностью и женатого на графине Е. А. Апраксиной. Сестры его при дворе Петра Великого играли весьма важную роль и считались чем-то вроде принцесс крови. Обручение Нарышкиной с графом К. Гр. Разумовским было очень парадно, в большой придворной церкви. Самая свадьба происходила спустя три месяца, 27 октября. В этот день, как отмечено в камер-фурьерском журнале, знатнейшие обоего пола особы съехались ко двору его императорского величества в галерею.
Потом обыкновенною церемониею «из покоев его императорского величества чрез галерею невеста ведена с литавры и трубы маршалом князем Трубецким с шаферами и другими кавалерами. Невесту вел его императорское высочество, за нею следовали ея высочество государыня великая княгиня и другие чиновные дамы в церковь и, по обвенчании, такою же церемониею пошли в галерею и в парадные камеры, пока на приготовленные столы кушанья становили. И как поставили кушанья в покоях на стороне его императорского высочества, подле малой комнатной церкви, в трех покоях: в первой половине два стола с балдахинами, на восемьдесят персон; во втором покое два стола на столько же персон; в третьем покое на двадцать персон, – за столом, обыкновенно под балдахином, посажена невеста подле ея матери, по правую сторону великая княгиня, по левую – вдовствующая ландграфиня Гессен-Гомбургская; в конце стола, из высочайшей милости, изволила присутствовать сама императрица, подле нея, по правую и левую сторону, сидели господа послы.
За другим столом, под балдахином, жених; подле его отцы и братья и прочие знатные чужестранные министры. Во время столов, по свадебной церемонии обыкновенно, маршал с трубами и литаврами проводил ближних девиц и форшнейдера. В продолжение стола играла итальянская музыка. По окончании стола возвратились в галерею, и начались танцы, и, несколько потанцевав, с музыкою провожены до карет, и жених и невеста отвезены в дом их. На другой день после свадьбы Екатерина Ивановна была объявлена статс-дамой и пожалована пребогатым портретом». Ек. Ив. Нарышкина приходилась императрице Елисавете внучатой сестрой. 30 октября вся императорская фамилия пировала у нее в доме.
Великолепный дом Нарышкиной, где впоследствии