Блестящую тогдашнюю московскую молодежь привлекал в особенности балет, пламенно воспетый Денисом Давыдовым в лице красавицы Ивановой и удостоенный похвальным отзывом в «Евгении Онегине». Тогда, собственно, настоящего нынешнего балета не было, а давался разнохарактерный дивертисмент, – в нем являлись в разнообразных плясках красивые, грациозные и талантливые танцовщицы.
Первое место тогда занимала Иванова и затем живая, увлекательная, черноглазая и густо-черноволосая цыганочка Новикова. Из мужского персонала на московском театре первое место в пляске и пении занимал молодой Лобанов; в роли цыгана, с черною бородою и в ярко-красном архалуке [134], он приводил, в известном тогда «Семике», в восторг всю публику от райка до кресел своими эксцентрическими и неистовыми коленцами. Со славою Лобанова соперничал еще военный писарь Лебедев, не принадлежавший московскому театру, но со стороны, участвовавший в «Семике» как песенник. Голосом своим он звонко заливался; руки его, вооруженные ложками, фейерверочно вертели их; ноги его так прытко изворачивались вприсядку, и все тело его так изгибалось и трепетало, что он был живой и превосходный образец беснующегося.
Граф П. С. Салтыков
С портрета, принадлежащего графу А. П. Шувалову
Выше уже мы рассказали про случай с ним, бывший во время приезда императора Александра I, прекративший его театральную карьеру навсегда.
Нравы театралов в старое время в Москве были жестокие, и боже избави, если какая-нибудь актриса им не нравилась: ее зашикают и засвищут, несмотря на существовавшие в то время строгие порядки относительно зрелищ. По поводу такого неистового протеста театралов М. А. Дмитриев приводит в своих «Мелочах» следующий случай. Какую-то актрису публика не выносила и при появлении ее шикала, шумела и топала; это дошло до Петербурга, приказано было всех посадить под арест: кого на гауптвахту, кого просто в полицию. Посадили человек двадцать, в том числе графа Потемкина; между ними еще попался некто Сибилев, человек за пятьдесят лет, самый смирный, толстый, с красным лицом; последний являлся безмолвно на бульварах и имел привычку, бывая в театрах, ходить по ложам всех знакомых, что в то время было не принято в свете. Князь Ник. Бор. Юсупов, о котором мы выше говорили, любил его, потому что над ним можно было посмеяться. Он называл его, по круглой его фигуре и по красноте лица, арбузом, а по охоте его лазить по ложам – «ложелаз», что было тем смешнее, что напоминало ловеласа, на которого совсем не похож был Сибилев. Повеление было исполнено, но вся Москва раскричалась, лица были известные. Из Петербурга тотчас велено было всех выпустить.
Мало этого: государь сам приехал в Москву посгладить впечатление. На вечере у князя Голицына он изъявил желание играть в карты с графинею Потемкиной, муж которой был посажен под арест, и был с ней очень любезен; выиграв у нее пять рублей и получая от нее деньги, сказал ей очень благосклонно, что сохранит эту бумажку на память. Графиня отвечала ему, что она со своей стороны не имеет нужды в напоминании, чтобы помнить о его величестве. Государь отвечал: «А вы все еще на меня сердитесь за мужа? Забудемте это с обеих сторон». Между тем в Москве вышла карикатура, представляющая лица всех посаженных под арест, и впереди них – смиренный Сибилев с надписью: «Le chef de la conjuration» [135].
В числе больших театралов в Москве был некто Ф. Ф. Кокошкин. Он сам играл в благородных спектаклях и был хорошим актером – все роли его были обдуманы, все шаги разочтены, искусства у него было очень много, но натура иногда скрывалась за искусством. Во время его директорства в театре он пригласил лучших актеров; ему много был обязан московский театр: им был вызван Щепкин на московскую сцену; им были приняты трагик Максин, Афанасьев, Лавров, певец Бантышев, Ленский, Рязанцев, актриса Львова-Синецкая; в балет при нем были выписаны из Парижа Ришар и г-жа Гюллен. Театральное училище тоже представляло для него главную заботу. Экзамены училища делались публично в театре, из училища при нем вышли Живокини, Сабуров, Над. Репина, Сабурова, Карпакова, Богданова и другие.
Ф. Ф. Кокошкин
С литографированного портрета
В дом Кокошкина собирались литераторы и люди высшего общества; для усвоения воспитанниками манер хорошего тона у него давались вечера, в которых по приглашению принимали участие и взрослые воспитанники училища. Из литераторов у него бывали: Мерзляков, Загоскин, Давыдов, Раич, оба Дмитриева, Погодин, Шевырев, Полежаев, А. И. Писарев; последний начал свое водевильное поприще под руководством Кокошкина. Им же были поощрены в первых своих литературных трудах Н. Ф. Павлов, С. Т. Аксаков и Ф. Ф. Кони.
Сам Кокошкин написал комедию в стихах «Воспитание, или Вот приданое», перевел несколько французских мелодрам, в числе которых «Жизнь игрока» [136]. Затем переделал оперетку «Роман на один час; чертенок розового цвета на один час в отпуску», также перевел «Мизантропа» Мольера, который в первый раз был исполнен в 1814 году на благородном спектакле. В этой же пьесе в 1815 году, декабря 15-го, в первый раз появилась на сцене, не принадлежа еще к театру, М. Д. Львова-Синецкая в роли Прелестиной (то есть Селимены). Когда Кокошкин управлял театрами, артисты приходили к нему как к другу. Он жил на Воздвиженке, в угольном доме, против церкви Бориса и Глеба. Он часто по целым ночам просиживал на сцене за постановкою пьес, боясь поручить их режиссеру или кому-нибудь непосвященному в таинства сцены.
Как русский барин, Кокошкин жил пышно, открыто, привлекая к себе хлебосольством, привязывая радушием. Старики-актеры долго помнили его блистательные и очаровательные праздники, которые он давал в селе Бедрине, где великолепие природы смешивалось с роскошью вымысла, где плавучие острова Бедринского озера, воспетого А. И. Писаревым, оглашались песнями наяд, игра натуры прикрашивалась игрою искусства, где простой холм над заливом переносил вас в древнюю Элладу, где звучал меч Ахиллеса