– Да что ты?
– Верно, верно. А вид у него совсем разбойницкий, шляпа с самыми широкими полями, на плечах какая-то накидка… Ну, одним словом, точь-в-точь как ходят разбойники в здешних заграничных землях.
Николай Иванович в раздумье чесал затылок.
– А уж потом ты его не видала, этого разбойника? – спросил он жену.
– Да где же видеть-то, ежели мы с тех пор нигде не останавливались? Поезд уже с час летит, как птица.
– Бодрись, Глаша, бодрись… Теперь кто взглянет к нам в купе – сейчас будет видеть, что мы вооружены, что мы приготовившись. Тоже ежели и разбойник увидит револьвер, так еще подумает – нападать или не нападать.
– Ты уж, пожалуйста, только не спи, – упрашивала жена.
– Какой тут сон! До сна ли мне теперь?
У двери с наружной стороны кто-то закопошился, что-то звякнуло, блеснул огонек. Николай Иванович вздрогнул. Глафира Семеновна побледнела и забормотала:
– Господи, спаси и помилуй! Возьми, Николай Иваныч, револьвер хоть в руки. Возьми скорей.
Николай Иванович протянул руку к револьверу. В это время спустилось стекло купе и в отворенное окно показалась голова кондуктора.
– Bitte Fuhrkarten, mein Herr [151], – проговорил он.
Николай Иванович, держа в одной руке револьвер и как бы играя им, другой рукой подал кондуктору билеты и не сводил с него глаз. Кондуктор покосился на револьвер и пробормотал:
– Jetzt können Sie bis Verniers ruhig schlаfen [152].
– Видишь, видишь, какая подозрительная рожа! – заметила Глафира Семеновна.
– Действительно подозрительная, – согласился Николай Иванович.
XXI
Беспокойство супругов о том, что они могут быть ограблены в купе разбойниками, все усиливалось и усиливалось и наконец дошло до крайних пределов, когда во время минутной остановки на какой-то станции дверь купе отворилась и в ней показалась гигантская фигура с дымящейся короткой трубкой во рту, в широкополой шляпе с тетеревиным пером, в венгерке и с охотничьим кинжалом за поясом. Фигура в одной руке держала серый непромокаемый плащ, а в другой ружье в чехле. Глафира Семеновна пронзительно взвизгнула и инстинктивно бросилась от фигуры к противоположной двери купе. Отскочил к другой двери и Николай Иванович, забыв даже захватить лежавший на диване револьвер. Он был бледен как полотно и силился отворить изнутри дверь, чтобы выскочить из купе, но дверь была заперта снаружи.
– Кондуктор! Хер кондуктор! – закричал он не своим голосом, но глас его был гласом вопиющего в пустыне; фигура влезла в купе, захлопнула за собою дверь, и поезд снова помчался.
Глафира Семеновна тряслась, как в лихорадке, на глазах ее были слезы. Она жалась к мужу и шептала:
– Разбойник… Тот самый разбойник, который уже заглядывал к нам в купе на одной из станций. Что нам делать? В случай чего я буду бить стекла и кричать.
Фигура «разбойника» заметила, что она напугала супругов, и, вынув изо рта трубку, рассыпалась в извинениях, мягко заговорив по-немецки:
– Bitte, entschuldigen Sie, Madame, dass ich Ihnen gestört habe. Bei uns is Coupe ist fürchterlich besetzt [153].
Супруги ничего не поняли и молчали.
– Вы спали и испугались? – осведомилась фигура по-немецки и прибавила: – Да, я так внезапно вошел. Пожалуйста, извините и успокойтесь.
Ответа не последовало. Супруги не шевелились. Фигура не садилась и продолжала по-немецки:
– Пожалуйста, займите ваши места.
– Глаша, что он говорит? Он денег требует? – спросил Николай Иванович жену. – Ежели что – я выбью стекло и выскочу…
– Нет… не знаю… Он что-то кланяется, – отвечала та, заикаясь.
– Вы русские или поляки? Вы не говорите по-немецки? – не унималась фигура, услыша незнакомый говор супругов и не получая от них ответа. – Ах, как жаль, что вы не говорите по-немецки!
И фигура стала приглашать их садиться жестами. В это время Николай Иванович заметил у бедра фигуры две висящие вниз головами убитые дикие утки и, сообразив, приободрился и проговорил жене:
– Кажется, это не разбойник, а охотник. Видишь, у него утки…
Отлегло несколько от сердца и у Глафиры Семеновны, и она, пересилив страх, отвечала:
– А не может разве разбойник настрелять себе уток?
– Так-то оно так… Но смотри… У него лицо добродушное, даже глупое.
– Тебе кажется добродушным и глупым, а мне страшным. Пожалуйста, будь наготове и не спускай с него глаз. Где же твой револьвер? – вспомнила она.
– Ах да… – спохватился Николай Иванович. – Вон револьвер лежит на диване около того окошка.
– Воин! В минуту опасности забыл даже и о револьвере.
– Что я поделаю с этим револьвером супротив его ружья! – шептал Николай Иванович.
– Да ведь у него ружье в чехле.
– В чехле, да заряжено, а ты ведь знаешь, что мой револьвер без патронов.
– Все-таки возьми его в руки… Ведь никто не знает, что он не заряжен. Возьми же.
– Я, Глаша, боюсь подойти. Смотри, у этого черта какой нож за поясом.
– Так ведь и у тебя есть ножик. Куда ты его задевал?
– Я, должно быть, впопыхах уронил его под скамейку.
– Ах, Николай Иваныч! Ну можно ли на тебя в чем-нибудь понадеяться! Ты хуже всякой женщины.
– Да ведь я, душечка, в военной службе никогда не служил.
– Подними же ножик.
– Где тут искать! Я, душенька, боюсь даже и наклониться. Я наклонюсь, а этот черт как хватит меня!.. Нет, уж лучше так. Сама же ты говорила, чтоб не спускать с этого разбойника глаз. А то нет, это положительно не разбойник. Смотри, он вынул из сумки грушу и ест ее.
– Да ведь и разбойники могут есть груши. Это не доказательство. Все-таки ты держи ухо востро.
– Да конечно же, конечно же… Я, Глаша, сяду. Ведь уж все равно, что стоя, что сидя…
И Николай Иванович, не спуская глаз с «разбойника», медленно опустился на диван около того окна, где стоял. Косясь на «разбойника», села и Глафира Семеновна. «Разбойник» взглянул на нее и ласково улыбнулся.
– Успокоились? – спросил он по-немецки. – Ах, как мне жалко, что я напугал вас во время сна.
– Тебя задирает, – прошептал жене Николай Иванович, не поняв, разумеется, что сказал «разбойник», и спросил ее: – Не понимаешь, что он бормочет?
– Откуда же мне понимать!
Не спускали с разбойника глаз супруги, не спускал с них глаз и разбойник. Сидели они в разных углах купе. Минуту спустя разбойник достал из сумки две груши, протянул их на своей ладони супругам и