– Ен шамбр авек де ли… – сказала Глафира Семеновна лакею.
– Point, madame… [186] – развел тот руками.
Извозчик потащился далее. Во второй гостинице тот же ответ, в третьей то же самое, в четвертой даже и не разговаривали. Выглянувший на подъезд портье прямо махнул рукой, увидав подъехавшую с багажом на крышке карету. Супруги уже странствовали более получаса.
– Нигде нет комнаты! Что нам делать? – спросил жену Николай Иванович.
– Нужно искать. Нельзя же нам жить в карете.
Извозчик обернулся на козлах, заглянул в переднее стекло кареты и что-то бормотал.
– Алле, алле… – махала ему Глафира Семеновна. – Ен шамбр… Ну не пувон сан шамбр… Надо шерше анкор отель [187].
В пятой гостинице опять то же самое. Портье выглянул и молча махнул рукой.
– Что за незадача! – воскликнул Николай Иванович. – Глаша! Ведь просто хоть караул кричи. Ну Париж! Попробую-ка я на чай дать, авось и комната найдется. Мусье! Мусье! – махнул он торчащей в стекле двери фигуре портье и показал полуфранковую монету. Тот отворил дверь.
– Вот на чай… Прене… – протянул Николай Иванович портье монету.
– Се пур буар… – поправила мужа Глафира Семеновна. – Прене и доне ну зен шамбр.
– Nous n’avons point, madame… – отвечал портье, но деньги все-таки взял.
– Же компран, же компран. А где есть шамбр? У шерше? [188]
Портье стал говорить что-то извозчику и показывал руками. Снова поехали.
– Великое дело давание на чай! – воскликнул Николай Иванович. – Оно развязывает языки… И помяни мое слово – сейчас комната найдется.
Извозчик сделал нисколько поворотов из одной улицы в другую, въехали в какой-то мрачный переулок с грязненькими лавочками в громадных серых шестиэтажных домах, упирающихся крышами в небо, и остановились около неказистого подъезда. Извозчик слез с козел, направился в подъезд и вышел оттуда с худенькой старушкой в белом чепце.
– Ен шамбр авек де ли… – обратилась к ней Глафира Семеновна.
– Ah, oui, madame… Ayez la bonte de voir seulement [189], – отвечала старушка и отворила дверцу кареты.
– Есть комната! – воскликнул Николай Иванович. – Ну что я говорил!
Супруги вышли из кареты и направились в подъезд.
XXIV
В подъезде на площадке висели карты с расклеенными афишами цирка, театров, «Petit Journal» [190]. Пахло чем-то жареным. Налево от площадки была видна маленькая комната. Там за конторкой стоял старик в сером потертом пиджаке, с серой щетиной на голове, в серебряных круглых очках и в вышитых гарусом [191] туфлях. Старушка в белом чепце предложила супругам подняться по деревянной, узкой, чуть не винтовой лестнице.
– Кель этаж? – спросила ее Глафира Семеновна.
– Troisiеme, madame, – отвечала старушка и бойко пошла вперед.
– В третьем этаже? – переспросил Николай Иванович жену.
– В третьем. Что ж, это не очень высоко.
– Раз этаж, два этаж, три этаж, четыре этаж, – считал Николай Иванович и воскликнул: – Позвольте, мадам! Да уж это в четвертом. Зачем же говорить, что в третьем! Глаша, скажи ей… Куда же она нас ведет?
– By заве ди – труазьем… [192] – начала Глафира Семеновна, еле переводя дух. – А ведь это…
– Oui, oui, madame, le troisième… Encore un peu plus haut [193].
– Еще выше? Фу-ты пропасть! Да она нас на каланчу ведет. Ведь это уж пятый!.. Глаша…
– Сянк, мадам, сянк… [194] – старалась пояснить старушке Глафира Семеновна.
– Mais, non, madame, c’est le troisième… [195] – стояла на своем старуха и ввела в коридор.
– Фу черт! Да неужто мы этажей считать не умеем?! Пятый… Скажи ей, Глаша, что пятый.
– Да ведь что ж говорить-то? Уверяет, что третий.
Старушка распахнула дверь из коридора в комнату и сказала:
– Voilà, monsieur… [196]
Николай Иванович заглянул и воскликнул:
– Да ведь это клетушка! Тут и одному-то не поместиться. И наконец, всего одна кровать! Нам нужно две кровати.
– Де ли… де… – пояснила старушке Глафира Семеновна.
– Oui, madame… Je vous mettrai… [197]
– Говорит, что поставит вторую кровать.
Супруги обозревали комнату. Старая, старинного фасона, красного дерева кровать под драпировкой, какой-то диванчик, три стула, круглый стол и шкаф с зеркалом – вот все убранство комнаты. Два больших окна были наполовину загорожены чугунной решеткой, и в них виднелись на противоположной стороне узенькой улицы другие такие же окна, на решетке одного из которых висело для просушки детское одеяло, а у другого окна стояла растрепанная женщина и отряхала, ударяя о перила решетки, подол какого-то платья, держа корсаж платья у себя на плече.
– Ну Париж… – сказал Николай Иванович – Не стоило в Париж ехать, чтобы в таком хлеву помещаться.
– А все-таки нужно взять эту комнату, потому надо же где-нибудь поместиться. Не ездить же нам по городу до ночи. И так уж часа два мотались, Бог знает сколько гостиниц объездили, – отвечала Глафира Семеновна и, обратясь к старухе, спросила о цене: – Э ле при? Комбьян?
– Dix francs, madame… [198] – спокойно отвечала старуха.
– Что такое? Десять франков! – воскликнул Николай Иванович. – Да ведь это разбой! Десять четвертаков по сорока копеек – четыре рубля… Совсем разбой!
Хотя восклицание было сделано по-русски, но старуха-француженка поняла его, потому что пожала плечами, развела руками и произнесла в ответ:
– C’est l’exposition, monsieur [199].
– Она говорит, что из-за выставки так дорого, – пояснила Глафира Семеновна.
– Все равно разбой… Ведь такие каморки на такой каланче у нас в Петербурге по полтине в сутки ходят и уж много-много что по семьдесят пять копеек. А то четыре рубля. Да я дам четыре рубля, дам и пять, но и ты дай мне настоящую комнату.
– Се шер [200], мадам, – попробовала сказать Глафира Семеновна, но старуха опять развела руками и опять упомянула про выставку.
– Лучше нет? – спрашивал Николай Иванович. – Глаша! Спроси.
– By заве бон шамбр? Ну вулон бон шамбр.
– À présent non, madame [201], – покачала головой старуха.
– Что тут делать? – взглянул Николай Иванович на жену.
– Надо брать. Не мотаться же нам еще полдня по Парижу!
– Да ведь вышь-то какая! Это на манер думской каланчи [202].
– Потом поищем что-нибудь получше, а теперь нужно же где-нибудь приютиться.
– Анафемы! Грабители! Русским ура кричат и с них же семь шкур дерут!
– Да ведь за это-то и кричат, что семь шкур дерут.
– Eh bien, madame? – вопросительно взглянула на супругов старуха.
– Вуй… Ну пренон… Делать нечего… Нотр багаж [203].
Глафира Семеновна стала снимать с себя ватерпруф. Старуха позвонила, чтобы послать за багажом. Николай Иванович пошел вниз рассчитываться с извозчиком. По дороге он сосчитал число ступеней на лестнице. Оказалось