– Чего вам, мадам? Чего такого? Чего вы ввязываетесь? – говорил он удивленно.
Женщина повторила свою фразу.
– Да что нужно-то? Мы промеж себя разговариваем. Се ма фам – и больше ничего, – указал Николай Иванович на Глафиру Семеновну и прибавил, обращаясь к женщине: – Алле… А то я городового позову.
– Mais, monsieur, vous devez payer pour les chaises [243], – совала женщина билеты.
– Билеты? Какие такие билеты? Никаких нам билетов не нужно. Глаша! Да скажи же ей по-французски и отгони прочь! Алле!
– Monsieur doit payer pour les chaises, pour le repos… – настаивала женщина, указывая на стулья.
– Она говорит, что мы должны заплатить за стулья, – пояснила Глафира Семеновна.
– За какие стулья?
– Да вот на которых мы сидим.
– В первый раз слышу. Что же это за безобразие! Где же это видано, чтоб за стулья в саду брать! Ведь это же выставка, ведь это не театр, не представление. Скажи ей, чтоб убиралась к черту. Как черт по-французски? Я сам скажу.
– Vingt centimes, madame… Seulement vingt centimes. Ici il faut payer partout pour les chaises [244].
– Требует двадцать сантимов. Говорить, что здесь везде за стулья берут, – перевела мужу Глафира Семеновна и прибавила: – Да заплати ей. Ну стоит ли спорить!
– Это черт знает что такое! – вскочил со стула Николай Иванович, опуская руку в карман за деньгами. – И какое несчастие, что я по-французски ни одного ругательного слова не знаю, чтобы обругать эту бабу! – бормотал он и сунул женщине деньги.
XXX
– За посидение на садовых стульях брать! Только этого и недоставало! – продолжал горячиться Николай Иванович после ухода женщины, взявшей с него «за отдых». – И не диво бы, ежели представление какое было, а то – ничего. Сели люди отдохнуть и разговаривали.
– На Эйфелеву башню смотрели – вот тебе и представление, – отвечала Глафира Семеновна.
– Да ведь за посмотрение Эйфелевой башни уж при входе взято.
– То взято за посмотрение стоя, а это за посмотрение сидя… Полезешь на самую башню – опять возьмут. За каждый этаж возьмут. Я читала в газетах!
– Так там берут за подъемную машину, за то, что поднимаешься. Все-таки катание, все-таки люди трудятся и поднимают, а тут стоит стул на месте – вот и все… Просидели мы его, что ли? Вставай… Не хочу я больше сидеть, – сказал Николай Иванович жене, поднимаясь с места. – Теперь взяли за то, что сидя на Эйфелеву башню смотришь; а вдруг оглянешься и будешь вон на тот воздушный шар смотреть, что на веревке мотается, так и за посмотрение шара возьмут: зачем на шар, сидя на стуле, смотришь?
– Да чего ты сердишься-то? Верно, уж здесь порядки такие…
– Порядки! Ведь это же безобразие! После этого будут брать, зачем в киоски заглядываешь и входишь. А как тут не заглянуть? На то выставка.
– Да уж взяли, и за киоск взяли. Давеча я в уборную-то ходила… Ты думаешь, даром? Двадцать пять сантимов взяли.
– Да что ты!
– Верно, верно. По таксе взяли. Такса… Горничная мне и на таксу указала.
– Возмутительно. У нас уж ежели где устроена для дам уборная, то иди в нее даром, без всякой приплаты. Разве горничной на чай от щедрот что дашь.
– И здесь я на чай дала, дала пур буар, а за вход двадцать пять сантимов отдельно.
– Фу-ты пропасть! После этого, пожалуй, и за вход в ресторан возьмут. За вход отдельно, за еду отдельно. Однако пойдем ресторан искать, есть страх как хочется.
– Да вон ресторан, – проговорила Глафира Семеновна и указала на вывеску на столбе с надписью «Restaurant Duval». Стрелка показывала направление, куда идти.
Супруги отправились и вскоре остановились около здания с тою же надписью, что и на столбе. У входа в ресторан была толпа. Публика становилась в хвост.
– Батюшки! что народу-то! Да ресторан ли это? – усомнился Николай Иванович.
– Видишь, написано, что ресторан, – отвечала Глафира Семеновна.
– Ну торговля! Вот торговля так торговля! В хвост становятся, по очереди есть идут! Показать кому-нибудь из наших питерских трактирщиков такую торговлю, так в кровь расцарапался бы от зависти. Ну встанем в хвост, давай приближаться ко входу. Посмотрим, какой такой ресторан. Должно быть, на какой-нибудь знаменитый напали.
– Только ты, пожалуйста, Николай Иваныч, жареной лягушки не требуй.
– Да уж побожился, так чего ж тебе!
Постепенно приближаясь ко входу, супруги наконец вошли в ресторан. Большая зала ресторана Дюваля [245] была переполнена публикой. В нее впускали через входную дверь только столько посетителей, сколько их выходило из выходной двери. В зале сидящий у входных дверей француз с эспаньолкой тотчас же протянул супругам две карточки.
– Как, и в ресторан за вход? И здесь билеты?! – воскликнул Николай Иванович. – Ну что, Глаша, не говорил ли я тебе?.. – отнесся он к жене.
– Да уж бери, бери… В чужой монастырь с своим уставом не ходят.
– Комбьен? [246] – спросил Николай Иванович, вытаскивая из кармана на ладонь деньги.
Француз с эспаньолкой улыбнулся и отвечал:
– Vous payerez après, monsieur, après… Prenez seulement deux cartes [247].
– После заплатишь. Бери, что подают, – перевела Глафира Семеновна.
– Ну город! Ну порядки! За вход в ресторан берут! У нас по зимам в ресторане «Аркадия» [248] музыка играет, горлопяты разные поют, да и то за вход не берут.
В зале все столы были заняты, так что пришлось отыскивать место, где бы можно было поместиться. Стучали вилки, ложки и ножи о тарелки. От людского говора стоял какой-то шум наподобие пчелиного жужжания. Супругам долго бы пришлось искать места, если бы их не окликнул лакей в курточке и белом переднике чуть не до пола, в свежих, упирающихся в гладко бритый подбородок воротничках и с карандашом за ухом.
– Vous cherchez une place, monsieur… Voilà la table… Allez avec moi… [249] – обратился он к Николаю Ивановичу, повел за собой и, подведя к маленькому столу с мраморной доской, указал на стулья.
Николай Иванович колебался, садиться или не садиться.
– А за стулья здесь не берется? – спросил он слугу. – Глаша, спроси.
– Да уж садись, садись… Нельзя же стоя обедать.
– Бьюсь об заклад, что и здесь за стулья возьмут, – проговорил Николай Иванович, опускаясь на стул, похлопал по стулу ладонью и задал вопрос слуге: – Комбьян за эти вещи?
Слуга, разумеется, не понял вопроса, взял от супругов карточки, полученные ими при входе, положил их на стол, отметил что-то карандашом, подал карточку обеда и остановился в почтительном ожидании заказа.
– Глаша! Мы прямо обед спросим, – сказал