– Вот чудно-то! А ведь я думал, что они такая же публика, как и мы. Даже удивился, что вдруг меня совсем посторонняя дама за шиворот и за рукав хватает. Ну пренэ, мадам, пренэ [368]. Вот и ле калош. Ах, чтоб им пусто было! Капельдинерши вместо капельдинеров. Комбьян за сохранение платья? – спросил Николай Иванович, опуская руку в карман за деньгами.
– Се que vous voulez, monsieur… [369] – жеманно отвечали дамы, приседая.
Николай Иванович вынул полуфранковую монету и спросил:
– Ассэ?
– Oh, oui, monsieur, merci, monsieur… [370]
Опять те же приседания, и одна из дам стрельнула даже на Николая Ивановича подведенными глазами, как-то особенно улыбнувшись.
– Фу-ты, черт возьми! Заигрывает крашеная-то! Скосила глаза… Ты видала?
– Ну уж ты и наскажешь!
– Ей-ей, коварную улыбку сейчас подпустила. Нет, это не капельдинерши. Смотри, как бы пальто-то наши не пропали.
– Да ведь под номер сдаем, – сказала Глафира Семеновна.
Глафира Семеновна, раздевшись, стала оправлять юбку своего шелкового платья, и дама в черном платье присела на корточки и принялась помогать ей в этом деле. Увидав что-то отшпилившимся в отделке юбки, она тотчас же извлекла из своего лифа булавку и пришпилила ею.
– Капельдинерши, капельдинерши, это сейчас видно, – решила Глафира Семеновна, когда дама, посмотрев на нумер билетов, повела супругов в театр на места.
– Voila, monsieur et madame… – указала капельдинерша на два кресла и прибавила: – Bien amuser… [371]
Супруги начали рассматривать театр. Зала театра «Эден» была великолепна. Отделанная в мавританском вкусе, она поражала своею особенностью. Красивое сочетание всевозможных красок и позолоты ласкало зрение; по стенам и у колонн высились гигантские фигуры кариатид, так художественно раскрашенных, что они казались живыми.
– Вот театр так театр! – невольно вырвалось у Николая Ивановича.
Но в это время к супругам подкралась третья капельдинерша с живой розой на груди вместо банта, нагнулась и стала что-то шарить у их ног.
– Кескесе! Чего вам, мадам? – опять воскликнул Николай Иванович.
Но дама уже держала маленькую подушку и подпихивала ее под ноги Глафире Семеновне.
– Ça sera plus commode pour madame, – сказала она и, наклонясь к его уху, прошептала: – Donnez moi quelque chose, monsieur… Ayez la bonté de me donner un peu [372].
– Подушку, подушку она мне предлагает и просит за это… – перевела Глафира Семеновна. – Дай ей что-нибудь.
– Фу черт! Вот чем ухитряются деньги наживать! – покачал головой Николай Иванович и сунул капельдинерше полфранка. – Подушку она подавала, а я-то думал: что за шут, что баба меня за ноги хватает! Хорош театр, хорош… – продолжал он любоваться, но перед ним уже стояла четвертая капельдинерша, то скашивая, то закатывая подведенные глаза, и, улыбаясь, совала ему какую-то бумажку, говоря:
– Le programme de ballet, monsieur…
– Программ? Вуй… А как она, а-ля рюсс написана или а-ля франсе?
– Да конечно же по-французски, – отвечала Глафира Семеновна.
– А по-французски, так на кой она нам шут? Все равно я ничего не пойму. Алле, мадам, алле… Не надо. Не про нас писано… – замахал Николай Иванович руками, но капельдинерша не унималась.
Она подкатила глаза совсем под лоб, так что сверкнула белками, улыбнулась еще шире и прошептала:
– Un peu, monsieur… Soyez aimable pour une pauvre femme… Vingt centimes, dix centimes [373].
– Вот неотвязчивая-то? Да что это, из французских цыганок, что ли! Мелких нет, мадам. Вот только один медяк трешник и остался, – показал Николай Иванович десятисантимную монету.
– Merci, monsieur, merci… – заговорила капельдинерша и вырвала у него из рук монету.
– Ну, бабье здешнее! И медяками не брезгуют, а смотри-ка, как одета!
Глафира Семеновна сидела с принесенным с собой биноклем и осматривала в него ярусы лож. Николай Иванович также блуждал глазами по верхам. Это не уклонилось от взгляда капельдинерш, и перед ним остановилась уже пятая раскрашенная капельдинерша и совала ему в руки маленький бинокль, приговаривая:
– Servez-vous, monsieur, et donnez moi quelque chose [374].
– Тьфу ты пропасть! – воскликнул Николай Иванович. – Да не надо, ничего мне больше не надо.
Раскрашенная капельдинерша не унималась и приставала к нему.
– Цыганки, совсем цыганки… – пробормотал он, вытаскивая карман брюк и показывая, что он пуст, и прибавил: – На смотри… Видишь, что рьян…
– Ну вот ей медячок, а то ведь не отстанет, – сказала Глафира Семеновна, порылась в кармане и вынула десять сантимов.
– Merci, madame, merci… – закивала ей капельдинерша, взяв медную монетку, отскочила и стала приставать к другому мужчине.
Театр наполнялся публикой. В верхнем ярусе виднелись мужчины, сидящие боком на барьере, что крайне удивляло супругов. Оркестр строился и наконец грянул. Минута – и взвился занавес.
L
Представление фантастического балета «Экзельсиор» [375] началось. Декорации были великолепные, костюмы тоже, но танцевала только балерина, исполняющая главную роль, остальные же исполнительницы балета, хоть и были одеты в коротенькие балетные юбочки, только позировали с гирляндами цветов в руках, с тюлевыми шарфами, с стрелами, с флагами, но в танцы не пускались. Они откидывали то правые ноги, то левые, то наклонялись корпусом вперед, то откидывались назад – и только. Это не уклонилось от взоров супругов.
– Удивительное дело: только одна танцовщица и распинается в танцах, а все другие только на месте толкутся да ноги задирают, – сказал Николай Иванович, когда балерина чуть ли не в десятый раз стала выделывать замысловатое соло на пуантах. – У нас уж ежели балет, то все прыгают, все стараются, а здесь кордебалет как будто только на манер мебели.
– Все-таки хорошо, все-таки интересно. Ты посмотри, какая роскошная обстановка, – отвечала Глафира Семеновна.
– Ей-ей, у нас, в Петербурге, балет лучше. Театра такого роскошного нет, а балет лучше.
– Ну как же лучше-то! Смотри, смотри: принесли лестницы и забрались на ступеньки. Вон как высоко стоят и руками машут. Ведь это целая гора из людей.
– Верно. Но танцевального-то действия все-таки нет. Ты посмотри: одна только танцовщица и надсажается, взмылилась, от нее уж пар валит, а ей никто не помогает. Балет должен состоять из танцев. Все пляшут, все подпрыгивают, все кружатся – вот это я понимаю.
– Верно уж здесь такой обычай…
Переменилось несколько картин со скорой переменой, и опустили занавес. Начался антракт. Супруги начали наблюдать публику.
– Удивительное дело, что и здесь, в театре, нет хороших нарядов на публике. Оказывается, что я лучше всех одета, – сказала Глафира Семеновна. – Даже обыкновенных-то простых модных нарядов нет, а все рвань какая-то. Именно рвань. Где же хваленые французские модные наряды-то?.. На выставке их нет, в театре нет. Да ведь в каком театре-то! В балете. У нас в