Вскоре вода в тоненьком жестяном чайнике закипела, а Глафира Семеновна, насыпав чай в другой чайник, принялась его заваривать. Через минуту супруги наслаждались чаепитием.
– Соленого-то с вечера поевши, так наутро куда хорошо основательно чайком побаловаться, – говорил Николай Иванович, выпив стакан чаю и принимаясь за второй.
– Конечно, уж в сто раз лучше, чем ихнее кофейное хлебово из суповых чашек суповыми ложками хлебать.
Пили они чай из стаканов, находившихся в их комнате при графинах с водой, без блюдечек и при одной чайной ложечке, захваченной для дороги из Петербурга. Дабы не распалять еще раз любопытство коридорного относительно питья спирта и приготовления чая, они не звали его вторично и не требовали чайной посуды.
LIII
Напившись в охотку чаю с бутербродами, супруги стали собираться в магазин де Лувр. Глафира Семеновна оделась уже скромно в простенькое шерстяное платье и в незатейливый ватерпруф из легонькой материи.
– Ей-ей, не стоит здесь хороших нарядов трепать, право, не для кого. Дамы все такая рвань, в отрепанных платьишках, – говорила она в свое оправдание, обращаясь к мужу.
Сойдя вниз, к бюро гостиницы, они справились у хозяйки, далеко ли отстоит Луврский магазин.
– Pas loin, madame, pas loin [392], – отвечала хозяйка и принялась с жестами рассказывать, как близко отстоит магазин, показывая дорогу по плану Парижа, висящему на стене около конторки бюро.
– Поняла ли что-нибудь? – спросил жену Николай Иванович.
– Ничего не поняла, кроме того, что магазин недалеко. Но ничего не значит, все-таки пойдем пешком. Язык до Киева доведет. Надо же посмотреть улицы.
Уличное движение было в полном разгаре, когда супруги вышли из гостиницы и, пройдя переулки, свернули в большую улицу Лафайет. Городские часы, выставленные на столбу на перекрестке улицы, показывали половину одиннадцатого. Громыхали громадные омнибусы, переполненные публикой, вереницей тянулись одноконные колясочки извозчиков, тащились парные ломовые телеги с лошадьми, запряженными в ряд и цугом, хлопали бичи подобно ружейным выстрелам, спешили, наталкиваясь друг на друга и извиняясь, пешеходы; у открытых лавок с выставками различных товаров на улице, около дверей, продавцы и продавщицы зазывали покупателей, выкрикивая цены товаров и даже потрясая самыми товарами.
– Tout en soie… Quatre-vingt centimes lemètre [393], – визгливым голосом кричала миловидная молодая девушка в черном платье и белом переднике, размахивая распущенным куском красной шелковой ленты.
– Aucune concurrence! [394] – басил какой то рослый усатый приказчик в дверях лавки, показывая проходившей публике поярковую шляпу и в то же время доказывая, что шляпа не боится дождя, поливая ее из хрустального графина водой.
Около некоторых из этих товарных выставок с обозначением цен на каждом предмете толпилась и публика и рылась в товаре, торговалась, почти совершенно загораживая тротуар, так что нежелающим протискиваться сквозь толпу приходилось сходить на мостовую. А на мостовой, среди проезжавших извозчичьих экипажей, омнибусов и ломовых телег лавировали разносчики с лотками, корзинами и ручными тележками, продавая зелень, плоды, печенье и тому подобные предметы. Разносчики также выкрикивали:
– Vʼlà d’s artichauts! Ma botte d’asperges! Des choux des hariciots! des poireaux des carottes! [395]
К этим крикам присоединились и крики блузников-мальчишек, сующих проходящим листки с рекламами и объявлениями от разных магазинов, крики продавцов газет, помахивающих листами нумеров и рассказывающих содержание этих нумеров.
Какой-то мальчишка-газетчик, махая руками, очень сильно толкнул Глафиру Семеновну, так что та даже соскочила с тротуара и сказала:
– Вот подлец-то! И чего это только полиция смотрит и не гоняет их с дороги!
– Действительно беспорядок, – отвечал Николай Иванович, замахиваясь на убегающего мальчишку зонтиком. – И ведь что обидно: не можешь даже обругать его, мерзавца, не зная по-французски ругательных слов. Глаша! – обратился он к жене. – Ты бы мне хоть три-четыре ругательных слова по-французски сказала, чтоб я мог выругаться при случае.
– Как я скажу, ежели я сама не знаю… Нас ругательным словам в пансионе не учили. У нас пансион был такой, что даже две генеральские дочки учились. Все было на деликатной ноге, так как же тут ругательствам-то учить!
– Да, это действительно. Но должна же ты знать, как мерзавец по-французски.
– Не знаю.
– А подлец?
– Тоже не знаю. Говорю тебе, что все было на деликатной ноге.
– По-русски его ругать – никакого толку не будет, потому он все равно не поймет, – рассуждал Николай Иванович. – Ты не знаешь, как и дубина по-французски?
– Не знаю. Дерево – арбр, а как дубина – не знаю. Да отругивайся покуда словами: кошон и лянь, что значит осел и свинья.
– Что эдакому оболтусу, который тебя толкнул, свинья и осел? Надо как-нибудь похлеще его обремизить [396], чтобы чувствовал.
– Да ведь это покуда. Ну а насчет хлестких слов я дома в словаре справлюсь. Кошон – очень действительное слово.
Случай обругать сейчас же и представился. Из-за угла выскочил блузник с корзиной, наполненной рыбой. С криком: «Il arrive, il arrive l’marquereau!» [397] – он наткнулся на Николая Ивановича и хотя тотчас же извинился, сказав: «pardon, monsieur», но Николай Иванович все-таки послал ему вдогонку слово «кошон». Услыхав это слово, блузник издалека иронически крикнул ему:
– Merci, monsieur, pour l’amabilité [398].
– Не унялся, подлец? – грозно обернулся Николай Иванович к блузнику и спросил жену, что такое сказал блузник.
– За любезность тебя благодарит, – отвечала Глафира Семеновна.
– За какую любезность?
– А вот что ты его кошоном назвал. Учтивости тебя учит. Он тебя хоть и толкнул, но извинился, а ты ему все-таки: «Кошон».
– Ах он, подлец!
Николай Иванович обернулся к блузнику и издали погрозил ему кулаком. Блузник улыбнулся и, в свою очередь, погрозил Николаю Ивановичу кулаком.
– Скажите на милость, еще смеет в ответ кулаком грозиться! – воскликнул Николай Иванович и хотел броситься к блузнику, но Глафира Семеновна удержала его за рукав.
– Оставь… Ну что затевать скандал!.. Брось. Ведь может выйти драка. Плюнь… – сказала она.
Супруги выходили на площадь Большой Оперы.
LIV
На площади Большой Оперы супругов осадили со всех сторон барышники, предлагающие билеты на вечерний оперный спектакль. Барышники осаждали супругов даже и тогда, когда эти последние подошли к городовому и стали его расспрашивать, как пройти в Луврский магазин, – и городовой нисколько не препятствовал этой осаде, что несказанно удивило их.
– Смотри: стало быть, здесь дозволено барышничать театральными билетами, – заметила Глафира Семеновна мужу. – Ведь прямо в глазах городового предлагают, даже около него – и городовой хоть бы что!
Городовой очень любезно указал дорогу в Луврский магазин, и супруги опять отправились. Но тут случилось маленькое обстоятельство. Супруги, выслушав объяснение дороги, позабыли сказать городовому «спасибо». Городовой очевидно этим