Они паломничают по разным старостям средней полосы, крепостям, заброшенным усадьбам, мощеным или асфальтовым дорогам, или бездорогам вовсе, монастырям и церквям. Дима много фотографирует, он любит русские церкви. Их архитектуру он слушает как музыку. Старинная музыкальная шкатулка с колокольчиками. Святое и героическое всегда тут звучит рядом. (Дима так любит церкви, что у себя дома волонтерит – восстанавливает церковь рядом со своим городом, единственную сохранившуюся тут с XIX века. Время еще такое, что это редко и смело.)
Лица с икон и фресок смотрят сверху вниз, но отличают Диму от других людей. Война впервые за много месяцев замечает Диму в церкви, в глазок мощевика из иконы полководца. Дима и его сопутешественник едут дальше. Война нанизывается пудовыми грузами на спицы велосипедов. Очень странные дела. Мальчикам совсем тяжко крутить педали, держать руль, они неожиданно очень сильно устают. У Димы нет сил даже фотографировать. Решают, что, возможно, две недели достаточно, садятся в ближайшем городе в электричку до Москвы. Дима возвращается домой, у него долго потом трясутся руки от перенапряжения, но он счастливый.
А Война тут как тут. Дима учится в институте с военной кафедрой, но его имя-фамилия все равно оказываются в списке призванных в армию. Листок присылают прямо на кафедру вуза. Не ясно, ошибка – призывать первокурсников или намеренное желание закрыть недобор призывников студентами. Можно поспорить, разобраться, доказать неправоту, договориться, но так не ведут себя настоящие воины. Дима идет, как он говорит матери, «исполнять свой долг».
Война почесывается, понравившийся ей ангел становится к ней ближе, вот он уже в военной форме. Она теперь может чувствовать его каждый день через его форму. Он служит «хорошо» на проклятом полуострове, на авианосце с именем этой самой земли. Сначала Диме сложно, потом он привыкает. Из института, откуда его отправили служить, высылают учебники по физике. Дима читает их, когда есть хоть какое-то свое время. За отличную службу его фотографируют с автоматом в парадной форме. Карточку он отправляет родителям. Красивый и смелый, преувеличенно суровый, насупил брови, зачем-то с оружием.
«За отличные успехи в боевой и политической подготовке, примерную дисциплину и безупречную службу в рядах Вооруженных сил СССР наградить матроса Холодова ДЮ личной фотографической карточкой, снятой при развернутом Боевом Знамени воинской части»
Командир в/ч 42615
Подполковник Андрейчук [5]
Примерный солдат. Упал – отжался. Сливочное масло – главный деликатес, его дают раз в неделю. Вокруг позднее советское царство. Хмарь и солнце. В фильмах того времени, исторических или об актуальности, очень много солнца. Ласковое, вечернее, но яркое, из последних сил горит перед закатом империи. Дима служит как дворянин, советский дворянин. Пишет родителям гриневское письмо. Служит скучно, война сама зевает. Дима делает все как надо, как ему говорят, демонстрирует идеальную дисциплину, он же хочет стать блестящим воином. Но что-то происходит, неочевидное и невероятное, год – он солдат, и тут, как в сказке, он делается матросом: солдатоматросом, говорит Дима потом. Его и сослуживцев заставляют много бегать по земле. Земноводное чудо-юдо. А его подполковник становится вдруг по щучьему велению генерал-майором. А на огромном железном корабле вдруг откуда ни возьмись появляются люди, которые призваны служить на военных сборах, но у них дисциплина-чудовище, и служат они не служа, а гуляют и пьют. Впервые Дима видит столь явное несоответствие военной сказки – военной яви. Нравы этих людей недотягивают до его нравов, их вера до его веры, он идеальный советский человек, а они обычные. Это несправедливо, это неправильно, это недостойно. Так не должна быть устроена защита от войны. В Диме вызревает возмущение. Войне становится интересно, ее скучный, совершенный, выдранный с неба знакомый начинает злиться. Слазит тихонько херувимова шкура, шаг через границу волшебного леса. А Войне только того и нужно: теперь она легко и крепко наматывает на него путы, ему от нее уже не уйти.
8.
Деревня Климовка – оттого что старосту невольных людей зовут Климентом, первая половина XIX века. Здесь потом будет город Климовск. Крепостные эти не крестьяне, они занимаются извозом. Таксисты XIX века. Железная дорога рядом, и в XX веке тут развивается бизнес – товарищество делает детали для ткацких станков. То есть машиностроительный завод тут появляется еще до революции. Потом собирается СССР – трансформер из железных механизмов и человеческого мяса, машиностроительный завод пригождается и милитаризируется. Еще открывается фабрика деревянных игрушек. Приходит огромная война – единственная в советской и постсоветской истории, которую можно называть войной сразу, на заводе производят мины и патроны. Появляется конструкторское бюро, институт. Изобретение, разработка, производство. Герб – открытая книга, под ней шестеренка. Потом, уже после прекращения СССР, перерисовывают – открытая книга, под ней два ткацких челнока – дань памяти о давнем времени.
В девяностые заводы, конструкторское бюро, институт, завод немного втянулись в конверсию. На окраине города где-то, ближе к деревне Коледино, за гаражами, начинают производить орехи в шоколаде «Джаз». В десятых в Коледино же строят огромный склад «Вайлдберриз». И все же сейчас Климовск опять – «жемчужина оружейно-промышленного комплекса Подмосковья». Мой дедушка 50 лет прослужил инженером-конструктором в Конструкторском бюро автоматических линий (КБАЛ им. Кошкина), там же в восьмидесятые мои родители несколько лет работали программистами. Теми самыми, которые в белых халатах держали в руках перфокарты. Картонки, истыканные ровными рядами чисел и дырок, валялись по квартире. Я рисовала на них. Родители Холодова работали инженерами-конструкторами в Центральном научно-исследовательском институте точного машиностроения (ЦНИИточмаш) много десятилетий. Холодов работал там тоже, в белом халате, с перфокартами, несколько месяцев после окончания института. Сейчас ЦНИИточмаш – часть Ростеха.
9.
Улица Холодова в Климовске стала привычным, от лени, спешки или недостатка сил, сокращенным топонимом. Она обронила «Дмитрия» в быту. Осталась такой только на картах, и в документах, и на надомных табличках. Зачем, рассказывая про то, где брала молоко или мясо (это почти всегда брала, не брал, женщины чаще всего ищут продукты в магазинах), проговаривать «на улице Дмитрия Холодова». Жители захотели, жители сокращают. Название одомашнилось, адаптировалось, растеряло свой изначальный смысл, свою трагедию. Людям надо жить дальше,