Пока ликвидировали эту историю, наши секреты открыли приближение немецкой пехоты.
Завязался бой. Через час враги отошли куда-то вглубь темноты и леса. Приказано было усилить дежурный отряд на всякий случай.
В пять часов утра на флангах нашего расположения появилась вновь пехота противника. Но, очевидно, была своевременно и дружно встречена нами и затихла.
Прибыл спасшийся казак из захваченного немцами разъезда.
Еле-еле прорвался; весь в грязи и крови. Лицо полушальное. Видно, что много передумал и перенес за те минуты, пока взмыленный и раненный в шею дончак уносил его от гикающих и стреляющих немцев.
Шинель в трех местах как чем-то острым проткнута – так метко били прусские винтовки…
Докладывает генералу, а голос и слова путаются.
У немцев большие силы подходят. Здесь, около нас, их пока немного, не больше бригады, но в Лыке уже сегодня с вечера стоят две дивизии пеших и полк конницы. Орудий «подходяще», т. е. батарей шесть, если не больше. Но видели шесть.
В местечках у границы, брошенных немцами уже давно, появились жители-немцы. Зря не появятся; очевидно, рассчитали, что теперь безопасно можно вернуться. Отсюда вывод – немцы наступают большими силами и бьют наверняка. Если же это наступление было бы лишь демонстрацией, население бы не вернулось на свои сожженные поля.
Всю ночь и до позднего утра некогда было стакан чаю проглотить – так работали, принимая меры к улучшению и усилению упорной обороны. Днем был коротенький бой наших разведочных частей, определявших боем силы и намерения противника. Вышло, как мы ночью и думали; по излюбленной своей манере немцы затевали охват наших флангов и заманивали нас на свою средину, скрывая за ней сильные укрепления, заранее сделанные и маскированные. Если бы ночью наш отряд неосторожно атаковал отходивших немцев, они потянули бы его на свои блиндажи и сдавили с флангов. И по всей вероятности, на плечах бы у остатков нашего полка ворвались в Граево. Вот что значит осторожность и обдуманность, профанами принимаемая за слабость.
К вечеру бой окончился; и мы, и немцы затаились в своих окопах. Наши летчики определили силы немцев против нас не менее двух корпусов! Ну, что ж! Посмотрим, что дальше будет. А стрельба опять началась. Дрожат стекла в рамах. В буфете звенят молочники, стаканы и рюмки. Население выметается из поселка. Недолго поторговали! Несут на вокзал раненых. Там, в зале второго класса, горят снятые с вагонов фонари, ибо электричество не работает.
На полу, в полусумраке, копошатся на кучах свежей и такой душистой соломы раненые. Такие же бредут по путям, спотыкаясь о рельсы. А на западе горизонт пылает кострами и рассеивает заревом наступающую рано темноту. Началась артиллерийская дуэль. Значит, немцы готовят атаку. Вся дивизия ушла на позиции. Наш штаб, in corpore, [19] собирается туда же…
Вещи и все наше имущество останется здесь, с денщиками и, наверное, уйдет в д. Р. за восемь верст назад отсюда, вместе с отодвигаемыми для безопасности обозами.
С собой мы не берем ничего. На сколько времени мы едем – кто скажет!
Бой может решиться сегодня же, а может растянуться и на неделю…
У седел – «непромокайки», т. е. плащи из брезента и виксатина. [20] В кобурах – шоколад и сухари. Вода везде будет.
Правда, в автомобиле, который едет на позиции вслед за нами, есть кое-что, но… доберись-ка до него во время боя.
Прощайте, приютившие нас чужие, но уютные комнаты! Быть может… Тьфу, зачем думать об «этом»… Суждено умереть – так умрем, а заранее плакаться – только нервы портить… А они будут нужны теперь… Иду, иду!
11 сентября
Ну, сегодня, кажется, будет тихо… Да и пора уже! Ведь пятые сутки идет бой. Сейчас стрельба стала ленивой и редкой. Впрочем, еще вчера с вечера она начала затихать будто б сама по себе, независимо от хода боя. И в этих отрывочных перестрелках, быстро вспыхивавших и так же быстро затихавших, чувствовалась общая, массовая и неодолимая усталость, постепенно охватывавшая те десятки тысяч еще уцелевших людей, что толклись здесь, напрягая все свои силы подряд четверо суток…
Четверо суток, как пьяные в дверь, ломились немцы в узкий перешеек суши между болотистых берегов реки Бобра. И четверо суток запирали своими телами этот перешеек наши железные стрелки. Они еще в Артуре научились этой каменной неподвижности, о которую разбивались вдребезги полки и бригады рослых немцев. Но эта неподвижность не была мертвой, и часто, когда выхлынувшие из своих окопов волны серых немецких шинелей начинали хлестать по брустверам наших окопов, скуластые, с уверенными зоркими глазами сибиряки неожиданно кидались в такую мощную контратаку, что через четверть часа кипевший свалкой и движением промежуток между ихними и нашими окопами стихал, весь устланный разбитыми и распоротыми телами. В этих атаках все дерущиеся убедились в исключительной способности нашего солдата драться грудь на грудь – штыком. И в то время, как здоровенный и длинный пруссак нелепо размахивал в стороны тесаком – штыком, обращая его в рубящее оружие, – наш маленький коренастый и скуластый – даже не стрелок – стрелочек – угрем проскальзывал под сверкающим кругом этого тесака и ловким, хладнокровным взмахом вгонял свой четырехгранный штык-стилет в незащищенную грудь немца. Так же коротко выдергивал и, оставив обалдевшее, падающее тело, кидался к другому, ловким взмахом приклада отбивая удар сбоку.
В ежедневных штыковых боях все шло в ход. Давали друг другу подножки, хватали за горло и валили под себя, били по кричащим ртам обломками дерева и рукоятками револьверов. И, шатаясь как пьяные, с невидящими от горячего красного тумана глазами, снова ложились в сырые окопы и ждали новой атаки…
Бывало, когда немцы, подготовляя атаку, уже очень сильно начинали заливать нас свинцом, развивая ураганный огонь, стрелки не выдерживали и как камнями швырялись во внезапную атаку. А так как до вражеских окопов было близко, то немцы мгновенно прекращали огонь, чтобы успеть привинтить штыки для встречи наших.
А наши, напугав и прекратив ненавистный и жуткий огонь немцев, снова ложились в свои окопы, потешаясь над поневоле притихшими немцами. А те ругались и снимали штыки, чтоб продолжать огонь.
На всякого мудреца довольно простоты! Немцы, приготовившие на изумление и страх всему миру свои чудовищные знаменитые мортиры в шестнадцать дюймов, упустили из виду совершенно, что их штык негоден для боя. Одетый на винтовку, он мешает стрелять, а снятый – заставляет опасаться внезапной атаки противника.
Вот тебе и идеальная армия!
Вообще, теперь у нас прилив бодрости. Мы видим, что хваленые немцы