Это ничего, что сейчас горит на столе, убогом и покатом, масляный фонарь с австрийского вагона; ничего, что на нашем столе лишь котелок с мутным чаем, и твердые, как камень, сухари; ничего и то, что в пробитый швабским, или нашим (Бог весть!) снарядом, потолок нашей убогой «халупы» заглядывает слезливой и холодной темнотой угрюмая ночь, – мы веселы! Пусть наши постели – хлопья соломы, раскиданные тут и там по грязному полу избы; пусть наши тела ноют от усталости и от тяготы, не снимаемой даже на ночь, вот уж с неделю, амуниции; пусть мы не знаем, кого из нас опустят завтра в грязную и склизкую братскую яму – все ничего! У нас есть драгоценность: с нами сейчас души и мысли наших далеких и близких, в одно и то же время, людей. И вот мы веселы; любезны друг с другом; услужливы и ласковы. Нам приятно и мы делаем друг другу удовольствие, болтая о чужих, в сущности, невестах, братьях, женах и матерях. Сейчас все они нам близки. Невеста вот этого долговязого хорунжего близка и понятна и мне. И я разделяю его радость при чтении дорогого письма. И он, не конфузясь меня, целует подпись-шифр любимого имени.
Есть зато и несчастливцы; это те, кто или не получил писем, или же получил, но тревожные.
Один подъесаул мрачен как ночь. Он не успел переслать воинскому начальнику аттестаты для своей жены, а самому трудно регулярно высылать деньги (поймайте-ка нашу полевую почту!). И вот жена в пиковом положении – без денег… Скверно. И мы не утешаем, хотя и хотим. Ведь все равно не утешишь, – ибо нечем!
Какое счастье, что моя жена – артистка. У ней есть свой кусок хлеба, на всякий черный случай, конечно!
А вот и газеты. С жадностью хватаем их и развертываем пропутешествовавшие через всю Россию и Галицию листы. Ого! Долго же они, однако, путешествовали!
Вышли в свет из душных и липких тисков «ротационки» еще 25 сентября. А сегодня 12 октября. За семнадцать дней много перемен могло произойти! Но все-таки это ведь газета!
Ну, конечно! Глупости на стратегические темы в передовицах… Небывалые случаи из боевой жизни… Долой!
Кто убит… Нет ли знакомых и, храни Бог, близких, – ведь у меня отец в Пруссии.
Зрелища и театры… Повеяло шумом оживленного антракта, светом люстр, говором разряженной толпы…
Эх! Хорошо бы сейчас «Русалку» послушать!..
А у кого-то уж та же мысль промелькнула и он, продолжая читать, мурлычет из каватины:
Мне все здесь на па-а-мять
Приводит былое,
Дни юно-о-сти кра-а-сной, —
Приво-о-о-о-ольные дни! [32]
Да, где-то вы, привольные дни! Воображаю, как переполнены театры, когда армия вернется после победоносной войны домой!
А пока… Эх, пишите же нам больше, жены, матери и невесты! Ей Богу, и война шуткой бы прошла. А бои все идут и мы все без дела сторожим; и перестреливаемся с мелкими партиями австрийских разведчиков… А мои глаза все хуже и хуже. И нынче вечером едва рассмотрел совсем недалекую партию конных австрийцев, болтавшуюся по полям.
Уж вахмистр указал, где она.
Доктора находят последствия контузии, отозвавшейся на глазах. Плохо! Ну, да Бог даст, и пройдет.
А так ведь ничего – не больно будто бы!
Публика наша шумит и спорит о Шаляпине; приятно послушать спор не на военную тему… Это все письма, да газеты наделали – все это оживление!
14 октября
Сегодня выдерживали в пешем строю атаки боснийцев. Сначала мы были в страшном недоумении – что такое? Откуда здесь турки? Красные фески, загорелые лица. Потом уже разобрались, что на наших врагах не фески, а причудливые красные шапки. А от захваченных пленных узнали, что они боснийцы и присланы в подкрепление австрийской армии. Что до сих пор их полки на войне не были еще. Черт знает что такое! Эта Австрия действительно состоит из самых разноплеменных народностей. В венграх, по их лицам судя, без сомнения есть монгольская кровь.
Словаки и русины порою совсем не отличаются от наших малороссов и мои казаки, в большинстве хохлы же, свободно с ними объясняются и очень ладят. Сами швабы – полунемцы какие-то. Правда, в них нет той тупой жестокости и бессмысленной самоуверенности, которая сквозит в каждом жесте и слове немецкого, или вернее, прусского вояки, но все же они немцы. Только они – более интеллигенты. За последнее время все эти «иноплеменники» порядком деморализировались, судя по рассказам пленных. Но все же у Австрии еще осталось много живой силы и ее надо сломить. А как и когда это удастся – Бог знает!
Говорят, что венгры очень будто бы волнуются и не хотят драться. Если они откажутся от войны – Австрии, т. е. швабской и главенствующей ее части, – придется плохо. Уйдут венгры, уйдут и словаки, и тирольцы, и вот эти же черномазые боснийцы.
И что же останется? Почти что ничего!
А наши, слышно, намяли им немного бока на Сане и снова перешли через него. А то уж тут у нас даже слухи пошли нехорошие; хотя мы слухам