Ты вырастил великих мастеров
этого жанра.
«Сколько ушло поколений…»
Сколько ушло поколений,
уверенных в своей правоте,
печально мы смотрим им вслед:
как они ошибались!
Время – щадящее зеркало —
показывает, кто мы такие,
когда нас уже нет на свете…
«Там, в темноте, в темноте…»
Там, в темноте, в темноте
стану неразличим,
как вода в воде.
Юрию Погребничко
Начну старомодно:
сердце у него в груди
благоухает, как роза,
он дарит ее каждому зрителю,
когда тот выходит из его театра.
Он ставит спектакли о том,
что всё в нашей жизни повторяется, повторяется,
но каждый раз чуточку прибавляется
к тому, что было,
или чуточку отнимается
от того, что было.
Он любит эти чуточки —
чуть-чуть больше, чуть-чуть меньше,
от этого мир может перевернуться
или, покачнувшись, сохранить устойчивость.
Он владеет подлинно русским воображением —
знает, что счастье в России
придумывают, а не строят,
русское воображение,
как, может быть, нигде в мире,
воспринимается не как фантазия,
а как то, что есть:
с воображаемым считаются как с реальностью,
а иначе вообще не с чем было бы считаться.
Когда Юра Погребничко
(какая прелестная фамилия!)
смотрит на вас,
он делает это, чтобы увидеть именно вас,
а не для того, чтобы увидеть, как вы
смотрите на него.
Когда он упирается в черту,
через которую переступить нельзя,
черта от него сама отскакивает.
Когда он оказывается в компании,
где беспардонных лгунов больше десяти процентов,
он тихо линяет.
У него маленький-маленький театр,
бóльшая часть которого несколько лет назад сгорела,
теперь у него крошечный театр – живая клеточка
в огромном, в значительной мере мертвом
мировом театре.
Мы с ним родились с один день —
25 октября, мы скорпионы.
Скорпион – это самоедство
во имя совершенства,
слава богу, он еще не всего себя скушал.
О чем говорит его театр,
если выразить это
в трех коротких предложениях?
Первое: страшнее смерти – не родиться.
Второе: история отвратительна, а жизнь прекрасна.
Третье: не бывает настолько плохо,
чтоб не могло быть еще хуже.
Юра ставит спектакли, спектакли ставят Юру,
эта творческая взаимозависимость,
даст Бог, будет продолжаться долго-долго,
вот уж кому действительно имеет смысл
прожить сто двадцать лет.
«Безгрешный поэт…»
Безгрешный поэт,
чтоб написать бессмертные стихи,
придумывает себе грехи,
придумывает сражения, которые проиграл,
женщин, которые ему изменяли,
задает кощунственные вопросы:
«Может ли Бог, поскольку он может всё,
сотворить еще одного Бога?» —
он готов обрушить на мир новый потоп
ради трех гениальных строк.
«Я боялся, что окажусь трусом, не посмею…»
Я боялся, что окажусь трусом, не посмею,
страх оказаться ничтожеством
научил меня смелости,
мужеству.
Один страх победил другой страх,
моя душа знает,
что такое война страхов.
Страшный сон
Мне приснился поезд.
В этом поезде ночью куда-то уехал
весь русский народ,
включая одного еврея, меня.
Огромная территория безлюдна, ни одной живой души,
рельсы блестят, семафоры открыты,
длинный-предлинный поезд мчится,
вагонов столько – неизвестно сколько,
куда держим путь, никто не знает.
Куда-то.
А когда русский народ отправляется неизвестно куда,
население других стран начинает беспокоиться:
«Может, они едут к нам, собираются у нас поселиться?»
Надо, думаю, остановить поезд, пока не поздно,
успокоить человечество.
Но остановить не могу,
дергаю стоп-краны – один, другой, —
не останавливается.
Представляете мое положение:
русский народ едет неизвестно куда,
весь мир охватила паника,
а я не могу остановить поезд!
А над Россией в это время
идут густые тяжелые дожди,
страна превращается в болото, потом в море,
поезд превращается в корабль,
и вот мы плывем по морю «Россия»
и не знаем, что делать, куда пристать,
и во всем этом виноват я —
единственный еврей на этом корабле,
Гельман Александр Исаакович.
«Лом стоит на земле…»
Лом стоит на земле —
трещат кости, улицы, годы,
все, оказалось, можно сломать.
Трещины стали дорогами,
по которым можно сбежать только в ад,
больше некуда.
«Если что-то тянется долго…»
Если что-то тянется долго —
даже если это война,
даже если это рабство —
невозможно не привыкнуть.
Люди созданы Богом – привыкающими,
правители этим пользуются,
они заставляют нас привыкать
к чему привыкать нельзя,
а не привыкать невозможно,
они превратили ужас в привычку:
и для тех, кто его творит,
и для тех, кто его терпит.
«Мама приснилась…»
Мама приснилась,
сказала: «а я тебе здесь братика родила
вместо погибшего в сорок втором Шаюни»,
сказала: «так что не бойся там умереть,
тебя ждет здесь брат»,
сказала: «он растет, как я захочу —
то быстрей, то медленней,
когда бы ты ни прилетел к нам,
ему будет ровно двадцать,
ты будешь старый, он – молодой»,
сказала: «я ему о тебе рассказываю все, что помню;
нарисовала твое лицо на ладони его правой руки,
чтобы ангелы, с которыми он здоровается по утрам,
почувствовали, какой ты у меня красивый»,
сказала: «не тяни, прилетай, вся семья будет в сборе,
одного тебя не хватает».