Без тщательного учета этих важнейших моментов межнациональные проблемы не разрешаются, а лишь обостряются. Это наглядно обнаруживается, когда поочередно проходят массовые демонстрации коренных и некоренных жителей того или иного региона. К чему это может привести? Что может успокоить, примирить тех и других? Ведь жить все равно придется вместе, рядом. Не будет ли таким образом положено начало перманентному отчуждению, долголетнему тупиковому противостоянию? Как сделать, чтобы стремление к свободе самоопределения наций не обернулось дестабилизацией элементарного производственного и общественного порядка, что при определенном стечении обстоятельств, в какой-то критический момент может привести к установлению «насильственного интернационализма».
Я не вижу другого выхода, кроме уже упомянутого: добиваться большей свободы для себя, для своего народа нужно таким образом, таким способом, чтобы при этом не ущемлять свободу людей других национальностей, а еще лучше, чтобы заодно расширять и их свободу. Это непросто, это потребует большей осмотрительности, мудрости, большего времени, это может потребовать некоторого замедления темпов решения межнациональных проблем. Ничего страшного – лучше «чуть помедленнее», но почеловечнее.
В конце концов, не всякая свобода благодатна. Не велико счастье жить в обществе, где самое большое достижение демократии – это свобода воинственной взаимной враждебности наций, свобода непрекращающихся межнациональных конфронтаций. Перспектива такой свободы малоутешительна, а в неустойчивый переходный период, который мы сейчас переживаем, просто опасна.
Недавно я провел самоисследование – решил разобраться: вот я, уже немолодой человек, считаю себя интернационалистом, какие же, интересно, чувства я испытываю на самом деле к разным народам и нациям.
В коротких заметках трудно дать подробный отчет о проведенной работе, отмечу лишь самое главное.
Во-первых, я установил, что испытываю далеко не одинаковые чувства к разным нациям. Во-вторых, и это самое главное, я достоверно установил, что мотивы, из-за которых к одним нациям я отношусь очень хорошо, а к другим сдержанно или даже подозрительно, совершенно не заслуживают того, чтобы с ними всерьез считаться. Мои чувства к разным нациям, как правило, зарождались под влиянием случайных, расхожих, в основном детских впечатлений. Так, когда мне было семь лет, меня укусила собака, которую считали больной, бешеной, и мама, перепугавшись, повезла меня для проверки из небольшого молдавского села, где мы жили, в большой город Яссы. Знакомых в городе у нас не было, мама сняла на две ночи комнатку в доме, владельцем которого оказался угрюмый пожилой турок. Мы устроились, и я тут же побежал в чистенький двор поиграть, а играл я в ту пору только в войну, для чего мне пришлось опрокинуть большую, пустую, выкрашенную в желтый цвет бочку, превратив ее в пуленепробиваемый штабной блиндаж. Из этого блиндажа, схватив сначала за руку, а потом за ухо, меня вытащил мрачный турок и, не выпуская моего уха из жестких пальцев, привел к маме. Он велел нам немедленно убраться. С большим трудом мама уговорила оставить нас хотя бы на одну ночь.
Так вот: до последних лет я больше не встречал ни одного турка, однако той единственной неудачной встречи с представителем этой нации оказалось
достаточно, чтобы на всю жизнь сохранить настороженность к туркам вообще. И только сравнительно недавно, когда в Турции поставили две мои пьесы и я подружился с переводчицей Бельги Паксой, с ее мужем, с двумя их прекрасными мальчиками, когда я рассказал им эту историю, которая приключилась со мной пятьдесят лет назад в Яссах, и мы от души вместе посмеялись, только после этого я почувствовал, что моя настороженность к туркам окончательно рассеялась, улетучилась. Теперь я отношусь к туркам так же доброжелательно, как, скажем, к финнам или ирландцам.
А почему я люблю испанцев? Ведь я никогда не был в Испании и никогда не был знаком ни с одним испанцем. Не знаю почему. Может быть, потому, что давным-давно мне попалась книга о венгре Мате Залке и мне очень понравился Залка, а он воевал в Испании. Позже на это наложилось обожание Испании такими уважаемыми писателями, как Эренбург, Хемингуэй, Кольцов. Но никакого личного опыта общения с испанцами у меня не было и нет. И почему я люблю испанцев больше, чем, скажем, бельгийцев или датчан, одному Богу известно. А вот почему я люблю Югославию, югославов, я знаю точно. Потому что после войны у нас в доме квартировал один замечательный человек огромного роста, с огромными ручищами, очень добрый и ласковый, и он мне много рассказывал о Югославии, где ему довелось партизанить. Он был влюблен в Югославию, а я в него, поэтому я буду до смерти любить Югославию и югославов. А сколько есть наций, народов, о которых я никогда даже не слышал и поэтому не испытываю к ним совершенно никаких чувств.
Я вывел для себя закон: нельзя придавать большого значения чувствам, которые ты испытываешь к тому или иному народу, особенно если это чувства недобрые. Потому что пути зарождения чувств этого рода более чем сомнительны и не дают никаких оснований для уверенных выводов. Поэтому: если ты испытываешь неприязненность к людям той или иной национальности, держи эти эмоции при себе, не выказывай, не обнаруживай этих недостоверных следов случайных впечатлений. В таких случаях лучше будь неоткровенным, неискренним, но побереги ранимое чувство национального достоинства другого человека.
Чувствам принято доверять, а они частенько обманывают. Ложные чувства рождают ложные уверенности. И вот уже перед тобой готовый русофоб или антисемит. Мне пришлось в течение жизни повстречать нескольких яростных антисемитов. Лицом к лицу. Самое страшное не то, что перед тобой стоит человек, который ненавидит тебя в сущности ни за что, страшно то, что сила его ненависти такова, что она невольно вызывает твою ответную ненависть. Звериное в одном человеке пробуждает звериное в другом. Очень трудно после таких встреч вернуться в человеческое состояние.
Я начал с общих рассуждений, а завершаю заметки сугубо личным свидетельством. Убежден – для того, чтобы межнациональные отношения складывались по законам человечности, требуются не только мудрые государственные акции, правительственные установления, но прежде всего добрая воля, активные озабоченные действия непосредственных субъектов этих отношений. Ведь та черта, которую нельзя переступить, может быть обжигающе прочерчена только в душе человека. Но если ее там нет – беда.
1989
Борис Васильев в Тбилиси
(апрель 1989)
Эти заметки – о том, как Борис Васильев, Егор Яковлев и я полетели в Тбилиси 10