Короче говоря, если в наше время общество желает влиять на власть, оно должно научиться влиять на силу и уровень тщеславия. Оно должно научиться различать разные типы тщеславия, выработать положение о некоем допустимом уровне тщеславия, выработать способы воздействия на тщеславие, продумать методологию воспитания тщеславия. И самое главное – во власть выбирать, выдвигать людей с умеренным или, по крайней мере, управляемым типом тщеславия. Распространенное в России неуправляемое, необузданное тщеславие, по ущербу, которое оно может принести, не менее опасно, чем ядерное оружие.
Не следует думать, не следует надеяться, что кому-нибудь когда-нибудь удастся очистить структуры управления от засилья властолюбцев. Это надежды совершенно напрасные, это самообман или глупость. Думать следует только в одном направлении – как привнести в плотные ряды властолюбцев определенные элементы культуры, здравомыслия.
Культура должна научиться работать с тщеславием, находить общий язык. Не стараться ликвидировать, уничтожить, подавить тщеславие, а стремиться его умерить, успокоить, приучить к цивилизованным формам проявления.
Это трудная, тяжкая работа, ее следует начинать чуть ли не с самого рождения человека. Раз во власть неизбежно идут исключительно тщеславные люди, и иначе быть не может, значит, необходимо научиться воздействовать на тщеславие с самых ранних его проявлений. Очень важно раскрыть перед молодыми людьми все существующие неполитические пути и возможности удовлетворения тщеславия, такие как художественное творчество, наука, изобретательство, спорт. Эти неопасные или, по крайней мере, не столь опасные для общества занятия способны поглощать огромные объемы тщеславия, отвлекая их от участия в политических схватках, в борьбе за власть.
Особо трудная проблема – тщеславие посредственности, непомерное властолюбие людей серых, без творческого огонька, с догматическим, тугодумным устройством мозга. Мы хорошо знаем этот тип тщеславия, он процветал во времена Хрущева, Брежнева, Андропова. Одна из форм его проявления – старческий карьеризм. Он встречается и сегодня, ибо основные кадры руководителей и сам президент Ельцин выросли, сложились как личности именно в те времена. Властолюбивые посредственности необыкновенно цепки, изобретательны в мелочах и деталях властепользования, они впиваются в древо власти с такой неистовой силой, что никаким мудрецам не придумать, как их отодрать.
В цивилизованных странах против одичания властолюбцев срабатывают законы, предусматривающие набор разного рода ограничений, запретов, санкций. Эти законы в течение столетий принимали сами властолюбцы, убедившись, что без серьезных противовесов собственному беспределу может порушиться сама система их власти. Властолюбие во имя самосохранения прибегает в этих странах к самоконтролю и саморегуляции. Это огромное достижение культуры – цивилизованное властолюбие.
В России эти уроки еще не усвоены. Казалось бы, мы совсем недавно были свидетелями, как всевластие коммунистов привело их к полной потере власти, однако это не мешает новоявленным коммунистам-властолюбцам, наплевав на собственный горький опыт, снова добиваться всевластия.
Кто-то скажет: они почти столетие властвовали, вот и надеются повторить свой опыт. Да, это большой, страшный срок: люди успевали за это время родиться, прожить жизнь и умереть. Многие умерли, так и не узнав правды о своем времени, – жили в заблуждении, умерли в заблуждении. В наше время такой большой срок всевластия какой-либо одной политической партии, я думаю, невозможен. Сейчас все происходит и проходит гораздо быстрее – и хорошее, и дурное. Тем не менее российское властолюбие все еще остается диким, бесшабашным, способным бог знает на что. Можно не сомневаться, что оно не достигнет своих несусветных целей, но сама попытка их достичь может оказаться трагической.
Эта опасность особенно дает себя знать сейчас, когда нам предстоят парламентские и президентские выборы, когда набухают взаимной ненавистью соперничающие группировки властолюбцев, для многих из которых обладание властью – единственная надежда на спасение от тюрьмы, за противозаконные деяния в недалеком прошлом. Мы все оказались заложниками политического тщеславия двух-трех сотен политиков. Фактически мы обложены со всех сторон безмерно властолюбивыми лидерами, почти одинаково опасными для будущего страны. В этой ситуации нам ничего другого не остается, как научиться отличать беззастенчивых зловещих властолюбцев от сравнительно умеренных, способных хотя бы отчасти считаться с интересами общества.
Приручение дикого тщеславия – задача на многие годы, по существу, она только начинает осознаваться.
1999
Макбет как великий гуманист
Я давно не был в театре, а тут Эймунтас Някрошюс привез в Москву своего «Макбета», и я пошел посмотреть. В прошлом году я видел его «Гамлета» и был в восторге. Образная насыщенность спектакля была просто невероятной. Шекспир поджигает воображение литовского режиссера, и оно горит ярким, необузданным пламенем. В «Макбете» реестр фантастических, незабываемых выдумок мастера получает продолжение и развитие. Если бы я был театроведом, я составил бы «Словарь сценических образов Някрошюса».
Назову только часть из того, что меня поразило. Макбет, перед тем как задушить Дункана, все время глядит на себя в зеркало, он жаждет увидеть в эти минуты свое лицо. Он как бы кричит: «Вот оно какое, вот оно какое – мое лицо убийцы! Я хочу смотреть на это лицо, я хочу хорошенько к нему присмотреться! Я хочу его запомнить!» Поразительная сцена. Някрошюс здесь конгениален Шекспиру: кто не читал пьесу, наверняка подумает, что зеркало существует в тексте драматурга. А когда наступает очередь гибели Банко, режиссер его укладывает рядом с деревянной длинной балкой, и люди Макбета вонзают в эту балку, один за другим, двадцать блестящих острыми лезвиями топоров. Изрубленный Банко поднимается на нетвердые ноги и, истекая кровью, пошатываясь, покидает сцену и этот мир. И тут же появляется дух Дункана с врезавшимся в спину точно таким же сверкающим топором. Дух короля прыгает, почти летает по сцене, и торчащий из спины топор напоминает изящное крыло смерти.
Очень сильное впечатление оставляют падающие с неба камни в самый острый момент терзаний Макбета, когда он осознает, что все кончено, возмездие наступило и оно страшно и справедливо. Камни, настоящие большие камни, много камней обрушиваются на Макбета из четырех высоко подвешенных металлических коробов: стоит невероятный грохот, облако пыли, поднятой камнепадом, наплывает на зрительный зал. В этот момент три молоденькие красавицы-ведьмы подбегают к Макбету и начинают с двух сторон всовывать валяющиеся вокруг него камни в огромные полые карманы его пальто-шинели. Одеяние Макбета становится невероятно тяжелым, и он,