Маргарита. Аль, я не просто приехала ненадолго. Все гораздо хуже.
Эйнштейн. Что хуже… Что хуже?!
Маргарита. Я приехала с тобой попрощаться. Мистер Конёнков и я возвращаемся в Россию… в Москву.
Эйнштейн. Не понял. (Кричит.) Я ничего не понял!
Маргарита. Мой муж, мистер Конёнков, как ты его называешь, решил вернуться на родину. В Россию. Пароход отплывает из Сиэтла второго сентября.
Эйнштейн внимательно посмотрел на Маргариту, подошел к столику с трубками. Там стоял низенький стульчик, он присел на этот стульчик, взял одну из трубок.
Эйнштейн. Почему я узнаю об этом только сейчас?
Маргарита. Я тебе говорила несколько раз, ты пропускал мимо ушей: он всю войну писал Сталину ободряющие письма. Отправлял через посольство. В самый трудный момент, зимой сорок второго, собирал деньги для Красной армии, молился за ее успех. Предсказал победу над Гитлером: май сорок пятого. Все это я тебе говорила. Он написал Сталину, что хочет вернуться. Просил помочь перевезти его работы. Но ответа не было, он уже и не надеялся. Вообще стал сомневаться, что его письма показывают Сталину. И вдруг, я была в это время у тебя, приезжает к нему советский консул. «Товарищ Сталин распорядился зафрахтовать пароход для перевозки ваших скульптур до Владивостока. Пароход уже стоит в Сиэтле. Отъезд через две недели. От Владивостока до Москвы вам будут выделены вагоны». Он сразу мне позвонил сюда. Поэтому я тогда уехала.
Эйнштейн. Мне ты тогда назвала совсем другую причину… срочного отъезда…
Маргарита. Я была уверена, мне удастся его убедить… чтобы отказался. Или переложил хотя бы на полгода. Он даже слушать не хочет. Гордится, что сам Сталин велел зафрахтовать пароход. Уже позвонил всем знакомым в Нью-Йорке, устраивает прощальный банкет двадцать девятого. Бросить его одного я не могу. Он старый, больной…
Эйнштейн. Он старше меня всего на пять лет.
Эйнштейн хмуро пыхтит трубкой. Маргарита смотрит на него и, словно считывая с его лица немые вопросы, отвечает на них.
Маргарита. Он не совсем в своем уме. Стал членом какой-то секты русских староверов. Оказывается, есть такая в Нью-Йорке. Почти каждый день ему мерещатся космические видения, перестал работать. Бросил недоделанными несколько заказов, пришлось вернуть полученные авансы. (Помолчав.) Я была девчонкой, сошлась с ним из любопытства ко всему тому, что его окружало. Я послужила моделью для нескольких замечательных его работ. Ты их видел. Благодаря ему я попала в круг самых знаменитых людей России: Есенин, Мейерхольд, Таиров, Маяковский, Рахманинов, Шаляпин. Только благодаря ему я познакомилась с тобой. Я была диковатой провинциалкой из маленького сибирского городка. Статная фигурка, милая улыбка. Он влюбился в мои руки. Он любил меня как натурщицу больше, чем как женщину. С годами превратился в бдительного старика-ревнивца. Но по-человечески я в большом долгу перед ним. Он из меня сделал человека. Двадцать три года назад он меня привез сюда, я его должна отвезти обратно. Я не могу ему сказать: «Извини, детка, я с тобой не поеду».
Эйнштейн. Изменять ему десять лет ты могла, а сказать не можешь?
Маргарита. Это разные вещи. Ты тоже изменял Эльзе, но ты же не переставал быть ее мужем, пока она была жива. У него никого нет, кроме меня.
Эйнштейн. А у меня кто есть? Что у меня есть?
Маргарита. Ты окружен обожающими тебя людьми. У тебя есть сестра, два сына. Один скоро получит кафедру в Калифорнии. (Вдруг достает из заднего кармана брюк визитную карточку. Протягивает Эйнштейну.) Хорошо, что вспомнила. Это карточка советского консула, он нам помогает, и когда узнал, что я еду к тебе, попросил передать. Он мечтает встретиться с тобой. Просит разрешения через какое-то время после того, как мы уедем, тебе позвонить.
Эйнштейн (бросает карточку на стол, даже не взглянув. Решительно подходит к телефону, снимает трубку, набирает номер). Такси? Мерсер-стрит, 112, восемь утра, на станцию. Спасибо.
Маргарита. Куда ты собрался?
Эйнштейн не отвечает. Сбрасывает халат, ему жарко, остается в майке и домашних штанах. Набирает другой номер.
Эйнштейн (в трубку). Кэтрин, надеюсь, вы еще не спите? Подождите с благодарностями, Кэтрин, это еще не конец этой истории… Роберт может взять трубку? (Ждет.) Роберт, я рано утром собираюсь в Нью-Йорк. Вы не против, если я за вами заеду? Поехать со мной в одно место – мне предстоит сложный разговор с одним человеком, я хочу быть не один. Нет, нет, вы не будете присутствовать при разговоре, просто я хочу, чтобы он знал, что вы поблизости. Спасибо, если не трудно, продиктуйте мне адрес. (Записывает.) Спасибо. В десять я за вами заеду… Роберт, не надо сейчас – после моей встречи мы с вами спокойно… Роберт, не обижайтесь, но кто не хочет жить, тот не живет! Мы обязаны жить – мы обязаны объяснить миру, что произошло. Почему произошло. Какие последствия ждет род человеческий в связи с этой бомбой. Что можно, что нужно сделать, чтобы предотвратить более страшные вещи… В конце концов, я несу бо́льшую ответственность, чем вы. Если бы я не ходатайствовал, не писал Рузвельту, ничего бы не было. В десять я у вас буду.
Маргарита догадалась, куда собрался поехать Эйнштейн, она очень взволнована.
Маргарита. Альберт, не делай этого, не смей! Я запрещаю тебе встречаться с моим мужем. Ты не имеешь права. Он не будет с тобой разговаривать.
Эйнштейн (подходит к Маргарите, берет ее дрожащие руки, негромко, ласково). Мар, успокойся. Я ничего дурного не сделаю. Мне приходилось иметь дело с людьми при самых сложных обстоятельствах. Я надеюсь, после нашего разговора мистер Конёнков сам тебе скажет: оставайся. Может быть, мне удастся его убедить, что и ему не следует спешить. В Москве хлеб выдают по карточкам. Люди живут очень тяжело.
Маргарита. Он посчитает, что я тебя подослала. Я не хочу, чтобы он так думал. Я не хочу! Ты не имеешь права вмешиваться в мои отношения с мужем. Я ему сказала, что поеду с ним, и я этому слову не изменю. (Помолчав.) У него в мастерской валяются куски гранита, он разломает тебе голову. Или после того, как ты уйдешь, сам повесится, у него в мастерской очень удобно вешаться. Свисают с потолка цепи, канаты…
Эйнштейн. Мар, это тебе кажется, что ты должна, ты ему нужна. Знаешь, кем ты для него будешь в Москве? Ежедневным, ежечасным напоминанием, как он был унижен. В течение многих лет! О чем многие люди знали – ему не говорили, но знали. Об этом и