Эйнштейн. Мар, без тебя ничего у меня не выйдет. Даже поднять трубку и позвонить Михайлову… не хватит куража, вдохновения… Если ты будешь рядом, у меня все получится… у нас все получится.
Маргарита. У тебя редкий ум, талант. В Принстоне создали специальный институт для того, чтобы ты мог спокойно, плодотворно работать. Ты должен заниматься тем, к чему ты призван, где тебя никто не может заменить.
Эйнштейн (выпивает остаток вина из бокала, ставит бокал на стол). Я должен тебя разочаровать, Мар.
Маргарита вскинула голову.
Эйнштейн. Ты просто не в курсе, как у меня обстоят дела. Я тебя никогда не посвящал. Сейчас я тебе расскажу, и ты придешь в ужас. В двадцать втором году я получил Нобеля. В это время мы были с Эльзой в Японии, я читал лекции. Меня принимали как бога! Я не поехал получать Нобелевскую – настолько нам было там хорошо, радостно. Еще поэтому я с такой болью воспринимаю эти взрывы. Я помог уничтожить два города в стране, которая меня любит и которую я люблю. В Японии у меня зародилась новая грандиозная идея, библейский замысел. Я уверовал, что должен существовать закон, который одновременно объясняет и все, что происходит в космосе, и все, что происходит в атоме. Авраам пришел к идее единого Бога, а я решил доказать, что в природе существует единый физический закон – закон единого поля. И вот прошло больше двадцати лет упорных поисков, я привлекал к сотрудничеству крупнейших физиков, математиков, однако подтвердить мою гипотезу не удалось.
Эйнштейн говорит с дрожью в голосе. До этого за ним ничего подобного не наблюдалось. Маргарита слушает очень внимательно.
Эйнштейн (продолжает). Возможно, сама эта идея о едином законе, работающем и в макро-, и в микромире, является заблуждением. Возможно, я оказался во власти ложной уверенности. Я перепутал две истины: да, каждая верная идея красива, но не каждая красивая идея верна. Возможно, нет одного закона, объясняющего все на свете, – есть некий узел, пучок закономерностей, сложнейшее взаимодействие между которыми приводит ко всему тому, что мы видим и не видим. Как видишь, я оказался сейчас в окружении одних неприятностей. В начале века я открыл великую формулу: E равно mc в квадрате, но эта формула оказалась теоретической основой атомной бомбы. Я старался не допустить, чтобы только у Гитлера имелось атомное оружие, – в результате стерли с лица земли два японских города. Я потратил двадцать с лишним лет на великий замысел – результат ноль. Мое воображение пригасло, моему уму не хватает былой дерзости. Если быть честным до конца, я должен признать: подлинным гением я был несколько часов в моей жизни – в 1905 году. Когда открыл формулу: E равно mc в квадрате, сформулировал теорию относительности. Ну, может быть, не несколько часов – несколько дней, несколько недель, самое большое – несколько месяцев. Меня никто не упрекает, но это же не шутка – двадцать лет упорного труда без результата. И в это время ты меня покидаешь. Ты права, я сам не смогу сделать то, что надо сделать, чтобы как можно быстрее начало действовать равновесие страха. Но если б это удалось, а для этого ты должна быть рядом со мной, я пришел бы к концу жизни все-таки не с пустыми руками.
Маргарита. Аль, побойся бога… миллионы людей по сравнению с тобой приходят к концу жизни…
Эйнштейн (жестко). Я не миллионы. Я этот конкретный один-единственный в своем роде, вот этот! (Тычет себя в грудь.) Со своей историей, со своими амбициями, со своими ожиданиями, у меня свой счет с собой! Я прошу у тебя помощи, поддержки в очень тяжелый, очень сложный момент моей жизни. А ты произносишь банальные нравоучения. Миллионы… для миллионов я не человек Эйнштейн, я для них слово «Эйнштейн». Но я не думал, что и для тебя… Я придумал простой гениальный способ, как сделать, чтобы ты осталась, не уезжала, заодно мы вместе ускорили бы решение сложнейших мировых проблем – ты упорно отказываешься использовать мою идею.
Маргарита. Я не могу сказать Михайлову то, о чем ты просишь. Он сразу догадается, что я тебе открылась. И меня уже не на пароходе, а на первом же самолете отправят в Москву. А там прямо с самолета снимут и увезут… откуда я уже никогда не вернусь. Или здесь прикончат.
Эйнштейн. Хорошо, есть другой вариант.
Маргарита. Что?
Эйнштейн. Я придумал, как это сделать иначе. Чтобы ты была в полной безопасности.
Маргарита. Когда ты придумал?
Эйнштейн… Пять секунд назад!
Маргарита. Альберт, никакой вариант не поможет. Я прошу тебя… Это последние два часа, когда мы вместе. Мы никогда больше не увидим друг друга. Давай просто посидим, просто поговорим, попрощаемся по-человечески. Выхода нет!
Эйнштейн. Послушай, что я предлагаю. Сядь.
Маргарита, тяжело вздохнув, усаживается в кресло.
Эйнштейн. Не туда, сюда (указал на табурет).
Маргарита пересаживается на табурет.
Эйнштейн. Когда речь идет о серьезных вещах, надо сидеть на чем-то твердом. Так меня учил мой отец. Слушай внимательно, как мы сделаем. Я тебя никуда не посылал. Я тебя ни о чем не просил. Ты провела со мной здесь тяжелую ночь, ты никогда не думала, что известие о твоем отъезде произведет на меня такое сильное впечатление. Я буквально плакал, когда ты поцеловала меня на перроне, прощаясь. Мы расстались навсегда. Но, вернувшись домой, оценив холодной головой все, что происходило со мной в течение ночи, ты сочла своим долгом поделиться с шефом одним соображением. Тебе показалось, ты почти уверена, что если сейчас поговорить с Эйнштейном, то при условии, что ты останешься, он согласится помогать вам. Всё, больше ничего не надо. У тебя возникла важная мысль и ты довела ее до сведения своего шефа. Дальше все должно закрутиться. Он доложит своему начальнику. Его начальник доложит еще большему начальнику, кто-то доложит, может быть, даже Сталину. Вот тут миф «великий Эйнштейн» и должен сработать. Или не сработать.
Маргарита плачет – слезы просто потекли, затопили лицо.
Эйнштейн (встревоженно). Почему ты плачешь? Что случилось, Маргарита? Мар?
Маргарита (сквозь слезы, но громко). Я не все тебе рассказала.
Эйнштейн (раздраженно). Что-о? Не понял!
Маргарита. Я не все тебе рассказала.
Эйнштейн. Опять не все?
Эйнштейн ошеломлен.
Маргарита. Когда я от тебя тогда, после звонка мужа о том, что Сталин зафрахтовал