Из этого вытекает радикальная критика психоаналитической организации, которая во многих отношениях как нельзя более актуальна и сегодня. Ее идеология, разработанная, считается, ради «защиты» психоанализа, в конечном счете «парализовала» ее и сделала «бесплодной» с научной точки зрения. Она допустила противоестественные «пакты» между «наукой и идеологической системой господствующего класса», оставившие свой след на Аргентинской психоаналитической ассоциации, в которой многие начинающие аналитики остаются у подножия социальной иерархии, «не имея возможности участвовать в организации». Как и капиталистическое общество в целом, психоанализ, организованный в виде института, построен на экономических привилегиях и господстве меньшинства, составляющего «вершину пирамиды». Вследствие этого аналитик «замыкается» в своей школе и «обособляется от социальной реальности», что в итоге приводит к «превращению фигуры психоаналитика в своего рода священного оракула». И только тогда он может вести, по крайней мере в своем воображении, «аполитическую и асоциальную профессиональную деятельность»: его социальное положение – положение господствующего класса – рационализируется критерием «нейтралитета в ценностных суждениях». Нейтралитет, считающийся научной гарантией анализа, связан, однако, с «утопической» историко-политической концепцией, согласно которой «всякое социальное изменение считается иллюзорным», причем «этика психоанализа», как и его «профессионализм», должны служить оплотом, от этой иллюзии защищающим [235].
В эпоху диктатуры лицемерие буржуазии, определяющее психоанализ как институт, стало, с точки зрения критиков из Plataforma, несостоятельным. Политический момент требовал от психоанализа, если он вообще желал сохраниться, не предавая своего пути, порвать с коррумпированным институтом на всех уровнях. Задача состояла в том, чтобы примкнуть к народной борьбе и участвовать в преобразующем революционном труде: «Мы сами скоро станем другими психоаналитиками и начнем учить других аналитиков, объединяясь с теми, кто готов сотрудничать ради общих целей. Мы хотим заниматься настоящим психоанализом. Это решение обязывает нас к труду и в то же время его разоблачает: мы присоединяемся к другим ученым и специалистам, которые понимают, что их наука не может и не должна возводить стены, обособляющие ее и отдаляющие от социальной реальности и от ее собственных теоретических инструментов, превращая ее тем самым в мистифицированное орудие мистификации, препятствующее переменам. С нашей точки зрения, с этого дня психоанализ перестает быть официальным психоаналитическим институтом. Психоанализ будет существовать там, где будут психоаналитики, ⟨…⟩ он будет не изолированным и изолирующим научным полем, но наукой, ангажированной во многие реальности, которые она намеревается изучить и преобразовать» [236].
Эдуардо Павловски и Грегорио Баремблитт, психоаналитики, участвующие в этом движении, описывают плодотворную настроенность и ангажированность диссидентов: «Мы проникли во все доступные пространства. ⟨…⟩ Мы занимались политизацией борьбы [корпораций], преодолевая дискриминацию и нелепые старые предрассудки, разделявшие психиатров, психологов и психопедагогов. ⟨…⟩ Координация работников психического здоровья и центр преподавания и исследования, в котором мы оказались, предлагали всем за умеренную оплату психоаналитическое обучение, которое велось в новом марксистском русле. В период диктатуры мы сражались вместе с Форумом за права человека, Комиссией семей политических заключенных, студентов и членов профсоюзов (COFAPPEG), с Профсоюзом адвокатов против пыток и за освобождение заключенных. Мы присоединились к рабочей борьбе. Мы участвовали в их манифестациях. ⟨…⟩ Каждый принимал участие ⟨…⟩ в борьбе за прекращение диктатуры, за проведение свободных выборов и создание антиимпериалистического народного правительства» [237].
И если АПА была уготована незавидная судьба, напоминающая печальное «спасение психоанализа» и «приспособление» к нацизму берлинской поликлиники, новая революционная направленность, приобретенная психоанализом благодаря Plataforma, оказалась весьма поучительной. Об этом говорит сама Лангер: «Мы продвинулись вперед, сделав некоторые конкретные шаги на весьма спорной территории взаимоотношений марксизма и психоанализа, отдав практике тот приоритет, которым ее наделяют Маркс, Грамши и Мао». Также она упоминает о своем клиническом опыте в больнице Авельянеды в 1970 году, где в какой-то мере «удалось создать ценный праксис, а именно добиться практической интеграции марксизма и психоанализа». С точки зрения Лангер и ее товарищей-психоаналитиков, задача состояла во внедрении понимания социальной классовой реальности в оценку терапии. То есть они в каком-то смысле вернулись к опыту аналитиков 1920-х.
Новая клиника в Авельянеде
Действительно, концепция терапии у Лангер напоминает о некоторых аспектах аналитической техники, разработанной Райхом в 1920-х. Подобно ему, Лангер констатирует, что в рабочем классе психическое страдание тесно связано с социальными условиями, с которыми оно обычно смешивается. Ее клиническая практика заставляет ее, как и Райха, отметить, что больше всего страдают бедные женщины. Она также делает из этого определенный вывод, являющийся в то же время первым элементарным техническим требованием этой ориентации и заключающийся в том, что нельзя заниматься анализом, не учитывая «социально-экономико-культурную ситуацию» пациентов: «например, нельзя просить домохозяйку покинуть дом, потратить деньги на транспорт, обратиться к соседке, чтобы она занялась детьми, или попросить мужа готовить ужин почаще». Лангер, которая начинала с тех же посылок, что и Райх, создает в то же время иную, оригинальную терапевтическую технику.
Возвращаясь к своему опыту, полученному в Авельянеде, Лангер поясняет: «Конечно, если имеешь дело с пациентом-рабочим, я бы сказала, что одновременно с осознанием своего психического конфликта он должен также приобрести и классовое сознание. Цель психического здоровья не в том, чтобы он работал больше или лучше на своего начальника, но в том, чтобы он смог лучше работать на свои интересы, например на свой профсоюз. Женщина, положение которой не ограничивается классовой принадлежностью, хотя всё, что было сказано о рабочем, относится и к ней, должна прийти к осознанию своей подчиненности мужчине, своей чрезмерной зависимости от любви, каковая является выражением ее недостаточного самоуважения, так что важной целью ее анализа представляется достижение достоинства. Говоря в целом, я бы добавила к понятию выздоровления (как в классическом психоанализе) то, что выдвигает Фрейд, когда говорит о необходимости превратить аутопластическую установку в аллопластическую ⟨…⟩. Для этого требуется диалектическая игра с самим собой, в которой субъект может адаптировать реальность к своим потребностям, но также получает способность адаптироваться к ней. Это можно сблизить с формулировкой Маркса, утверждавшего, что мы живем в мире, чтобы его преобразовать» [238]. Как и у Райха, речь идет о выстраивании анализа на двух уровнях сразу, психическом и социальном, о прояснении их связи, позволяющем субъекту выйти из своего субъективного и материального тупика за счет его трансформации. Но если Райх бросается в массовую профилактику и политизацию сексуального вопроса, то Лангер стремится переопределить как цель, так и форму терапии.
Прежде всего, успех терапии должен оцениваться по действительной трансформации субъекта, которая предполагает также и улучшение его социального положения. В этом пункте Лангер отчасти соглашается с Райхом, критикуя технический подход, ограничивающийся улучшением симптомов. С ее точки зрения, аналитик должен идти