Вот только «вышка», с которой я пару раз нырял, никогда не была выше полуметра от глади Второго городского. А переплывать пляж от берега у рощи до «кубанского» я никогда не рисковал по причине неумения сносно держаться на плаву.
— К… К кабинке далеко топать. Лучше до Кубани сбегаю и там в зарослях оденусь, — на удивление чересчур спокойно заявил я папке и вышел на берег.
— Тогда я с тобой, — увязался за мной Григорьевич-младший, и мы, не теряя времени, пошагали к родной реке.
Когда переходили опоясывавшую водохранилище дамбу с дорогой, я осмотрелся по сторонам и увидел непостижимую картину «расширения» моего маленького мира.
Сразу за дорогой прямо на глазах вокруг вырастали деревья, кусты, бурьян с осокой и камышом вперемешку. Потом появился звук журчавшей на перекатах Кубани, потом и сама река. За ней противоположный берег, и далее. Потом и Старая станица мультяшным образом «отстроилась» за пару-тройку секунд. За станицей вырос Фортштадт, и пошло-поехало.
Пока с папкой выбирали место для моего уединения, задул тёплый ветерок, а небо окрасилось голубой высью и усеялось белейшими летними облаками. Потом послышались дальние и ближние звуки шелеста листвы, стрёкота кузнечиков, пения птиц, и так далее. И прочее с многоточием.
Картина мира… Скорее, сам мир материализовывался и приступал… К жизни.
Но на этом сюрпризы не кончились. Когда я напялил штаны, напоминавшие школьные, только серого цвета, закинул полотенце на плечо и привычно сунул руки в карманы. В левом боковом обнаружил камушек с Куома, а в правом заветные зёрна Древа Познания.
«Подарки значит. Сюрприз от Протаса. Но… Проверить не помешает. Если руки станут вездесущими, тогда семена точно настоящие», — завис мой мыслительный аппарат, зато душенька запела чуть ли не в голос.
— Ты скоро там, горе-ныряльщик? И на кой я тебя в секцию плавания записывал?— вернул меня отец на грешную землю родного Армавира, и я «включился».
— Всё уже. Выбираюсь. Ты лучше напомни, какое сегодня число?
— Двадцать третье августа. Последний день моего отпуска. В понедельник на работу, — высказал родитель с сожалением, и пока я кумекал о месяце на дворе и текущем дне недели, в голове всплыли ненавязчивые подсказки, походившие на самоличный анализ.
«Август. 1974 год. Пятница. В какой ещё день меня могли вернуть? В судьбоносный во всех смыслах. Мама тоже через неделю на Шоколодочную…
Ёшкин! Я же теперь четвероклассник! Неделю всего отучился в третьем… Глянуть бы на оценки.
И на кой? Я же до пятого в круглых отличниках… Должен быть», — увлёкся я разбором «телеграмм», а потом узрел в них несоответствие.
«С чего вдруг родитель сокрушается о конце отпуска, если впереди ещё пара дней, которые можно и нужно использовать для рыбалки на Егорлыке? Или хотя бы на Кайдалах? На Марьинском или Новокрасном… На Октябрьских, что недалеко от Михайловки – тоже вариант.
Может, машина поломалась? Как тогда мы на водохранилище приехали? Москвич наш на стоянке за рощей, или где?» — начал я подозревать, что камушек и семена мне всучили как утешительный приз, а вот из-за чего так расстарался обитатель Куроса, он же мой непосредственный Начальник, и требовалось… Догадаться.
Сообразив, что прямые расспросы родителей невозможны про причине возникновения встречных, а амнезию из-за неудачного ныряния изображать не хотелось, я придумал… Думал, что догадался, как выведать всё самое необходимое, не вызывая подозрений, и спросил у отца:
— На канал не собираешься? В выходные чем займёмся?
— А на чём туда ехать? — изумился папка. — Ты что, забыл, как переднюю вилку загнул и колесо угробил? Говорил же не гонять вокруг квартала. Мал ещё. Нет, надо было… Ну тебя! Завтра на толкучку поедем. На автобусе. Может, найдём что-нибудь на нашу «Верховину». Там уголок для мопедистов есть. И года не проездили…
После полных трагизма слов отца о сломанном мною новёхоньком мопеде я сообразил, что стал не только отчаянным пловцом-ныряльщиком, но и сорвиголовой-мопедистом. Из-за этого открытия сначала захотел безудержно смеяться, но вовремя вспомнил о безвозвратной потере Москвича с его предшественником – Запорожцем, и настроение накренилось в сторону растерянности и неуверенности в степени близкой к тревожному отчаянию.
Возвращаясь с папкой к маме и Серёжке продолжал лихорадочно соображать, каким образом быстро освоиться в новой реальности и при этом не вызвать подозрений у семейства, соседей, одноклассников. Не говоря о мире, астре над головой и вездесущих Протос. К последним и решил обратиться, причём срочно. Чтобы это сделать, ещё и в пробно-ознакомительных целях, понадобилось уединение, а вот так сразу расставаться с только что обретёнными членами семьи, желания не было.
Ситуацию спасла мама. Как только я собрался дополнить свой гардероб рубашкой, носками и подозрительно знакомыми туфлями, она переключила своё внимание на меня и спросила:
— Ты домой-то заезжать собираешься? Или сразу отсюда пойдёшь на свою тренировку? Кимоно твоё где?
«Только самбо мне не хватало!» — промелькнула мыслишка, потому что в альтернативной памяти сверкнуло очередное «воспоминание» о недалёком будущем, в котором я в двенадцатилетнем возрасте усердно тренировался в секции, зал которой находился в районе горвоенкомата.
— Домой я успеваю. Сегодня занятия на час позже начнутся. Ну так я побежал? Нет-нет. Копеек не надо. Тут всего-то около пяти кэ-мэ. Я уже не раз бегал вместо разминки, — наплёл я с три короба и, закончив одеваться, попрощался с братишкой.
Родители не проронили ни звука и продолжили нежиться под летним солнышком, а я сначала шагом, потом трусцой, посеменил в сторону Первого городского водохранилища и далее в неизвестность с топонимом Армавир.
Новая эра
Когда перемахнул Сенной путепровод, а потом забежал в безлюдный Ефремовский. Короче, пришлось вызывать голосом.
— А-а-у-у-м-м-м-м-м! — проревел в полголоса, а сам продолжил шагать по аллее сквера. скверик, уже точно был готов попытать счастья и индуцировать Эсхатос-Протос «нового созыва». Сначала перешёл на шаг и «громко» подумал АУМ. Раза три-четыре пробовал. Но, то ли навыки подрастерял, то ли в родном мире данный вид вызова не был