– Отель «Большая Ложь», – сказала Брик, а Пел зааплодировала.
– Кос молодец, правда? – сказала она. – Он всем рассказывает, что у меня задержка роста, и все ему верят! Я и сама поверила!
Либби улыбнулась:
– Назначаем Коса директором по внешним связям.
На мгновение мне показалось, что и для меня в этой компании нашлось место.
– Все-таки хорошо, что я зашел.
Никто на это не ляпнул никакой гадости, даже Брик, и я добавил:
– Что будем делать? По-моему…
Тут Либби вновь заговорила, и до конца дня мне, кажется, не удалось вставить ни слова.
Либби сказала:
– Во-первых, папа не должен знать, что временного управляющего не пришлют. От этого он еще сильней разболеется. Во-вторых, отель закрывать нельзя, иначе мы ничего не заработаем, а дела и так плохи, а если пойдут еще хуже, отель мы потеряем, и папе от этого лучше не станет. В-третьих, об этом никто не должен знать, только мы, иначе к нам все начнут цепляться – трудовая инспекция, соцзащита, школа. Давайте втроем со всем разберемся.
«Втроем» – это же надо! Ух как я разозлился! Но не ушел: мне нужно было знать, о чем они говорят. Я принялся надраивать барную стойку.
Либби сказала, что не понимает, как папе три года удавалось одному удерживать отель на плаву. А Брик фыркнула:
– Вот наивная, да ему и не удавалось. Потому-то он сейчас на последнем издыхании.
Не вру – она правда такое выдала.
Либби уставилась на нее с открытым ртом и разрыдалась.
– А я еще и в алгебре ни бум-бум! – возопила она, выбежала из-за стойки и бросилась в объятия Феликса.
Феликс так испугался, что не обнял ее, а наоборот – широко раскрыл руки. Как баклан на свае в жаркий день. Как Иисус на кресте. С каждой секундой я все больше злился на Брик. Я чуть не упомянул рукавички для мытья, но подумал: это надо приберечь на потом.
Пел единственная вела себя нормально. То есть как – нормально? Скорее, гениально. Она подошла к Феликсу, взяла его руки в свои и сомкнула их на спине Либби. Пел обожает помогать людям. И животным. И у нее это хорошо получается.
– Скажи что-нибудь красивое, Феликс, – посоветовала она.
Но Феликс промолчал. Она прижал свою щеку к щеке Либби, а Либби продолжала плакать. И все же видно было, что им обоим это приятно. Мы засмущались. Еще ни разу ни один из нас не плакал в чужих объятиях. Кроме маминых.
Пел сказала:
– Рассчитаемся, Феликс? – Она распечатала чек. – Тридцать шесть восемьдесят. Но ты лучше дай сотню. Тогда твои деньги быстрее закончатся, и ты сможешь уйти в море.
Феликс достал из внутреннего кармана бумажник. Для этого ему пришлось просунуть руку между грудями Либби. Он протянул Пел сорок евро.
Я убрал его тарелку и вытер стойку. И вдруг Брик завопила:
– Это же мой любимый свитер! А этот дебил им стойку начищает!
Оказывается, я держал в руках красный шерстяной свитер Брик. Я только что смахнул им со стойки немного риса и пару салатных листьев.
И тут Брик прокричала ужасное:
– Теперь я понимаю, почему мама хотела только девочек! Трех девочек – такое у нее было заветное желание!
– Брик! – закричала Либби.
– Ты был ошибкой, Кос! Как думаешь, почему они после тебя еще Пел родили?
Брик убежала. Мы смотрели ей вслед с открытыми ртами. Из которых ничего не выходило. Либби хотела было сказать что-то утешительное, по крайней мере, мне так показалось, но на сегодня я наслушался достаточно.
Я ушел к себе в комнату и вот рассказываю эту историю. Хотя нет, сначала я еще убрал посуду и засунул скатерти и салфетки в стирку. И свитер Брик заодно. Вообще-то я много чего могу, больше, чем они думают.
[На пленке слышен храп. Недолго, совсем чуть-чуть. Потом щелчок. Потом опять голос Коса.]
Брик врет. Я точно знаю. Я только что вспомнил, что мама мне однажды рассказала. Она тогда уже болела. Она сказала, что иногда играла сама с собой. Устраивала небольшой спектакль. Когда я должен был вот-вот прийти из школы, она притворялась, что уже давно меня не видела, с моего младенчества, потому что очень долго была в отъезде. Или я был в отъезде. Неважно. Она ждала меня, и ей было очень любопытно посмотреть, как я теперь выгляжу, каким стал. После стольких лет. Тут появлялся я, въезжал на дюну на велосипеде, и при виде меня у нее текли слезы. Сам я этого ни разу не видел, это она мне рассказала. Слезы были непритворные. Настоящие. И ее объятия тоже. Я заходил в дом и говорил: «Привет, мама!» – как ни в чем не бывало, как будто мы с ней виделись каждый день всю мою жизнь. Но она знала, что мы наконец встретились после долгого расставания, и когда она меня обнимала… Это я очень хорошо помню. На тебя будто наваливался целый автобус мам. Она говорила: «Кос, мой любимый мальчик, мой красавец сын, я так тобой горжусь!» Вот что она говорила: «любимый мальчик», «красавец». Так что Брик врет. [Опять щелчок.]
Горько! Горько! Горько!
13 мая, понедельник
Утром, когда я ехал на велике в школу, настроение у меня было – точно муху проглотил. Сейчас я быстренько об этом отчитаюсь, потому что потом хочу рассказать про Изабель. А то еще выскользнет что-нибудь из головы, а я не хочу ничего забывать. Это было потрясающе! И еще хочу рассказать про папу. Про больницу. Так вот, кратенько о сегодняшнем утре.
Проснулся я в футбольной форме. И в папином пиджаке. Бутсы я перед сном скинул, но шнурки не развязал. Чтобы отмыть травяные следы на коленях, мне пришлось тереть их чуть ли не до дыр. Слишком много времени прошло – сок впитался в кожу.
Взяв школьный рюкзак, я спустился вниз, и первое, что я увидел, – свирепый (Феликс сказал бы – неистовый) взгляд Либби. Она стояла у стойки регистрации и держала в руках корзину с розовыми скатертями и салфетками. На куче белья лежал свитер Брик. Тоже розовый. И почему-то такой маленький, словно принадлежал кролику, и уж точно не Брик. Либби сказала, что не понимает, почему мальчишки такие придурки. И что у нас не отель для Барби. Она бросила мне край скатерти, и вот я уже стоял рядом и складывал постиранное. Я был слишком огорошен этой розовой кучей, чтобы отказаться.
А дальше мне еще и поручений надавали.
– В