Папа не слушал. Я поймал последнюю гусеницу, засунул в банку и закрутил крышку. Папа взял меня за руку.
– Прости, – сказал я. – Как все прошло? Тебе вставили стент?
Он не смотрел на меня, а рассматривал потолок.
– Я прогнил намного больше, чем думал, – ответил он. – Меня отправляют в другую больницу, специализирующуюся на кардиохирургии. Там они меня подлатают, и я буду как новенький. Шунтирование, протезирование, или как там это называется. А где девочки?
Я ответил, что они еще в школе, и даже взглянул на часы при этом. Вот как бесстыдно я врал.
– Послушай, – сказал папа. – Если что пойдет не так…
– Как это «не так»?
– А вот так.
– Они же тебя вылечат!
– Да, конечно, ничего страшного не происходит. Но если что… Тогда вы должны все продать.
– Но это же твой отель! И мамин! Как мы можем его продать? Это самое красивое место на земле! Не хочу я его продавать. Правда не хочу!
Я чуть не разревелся. Мне показалось, папа точно знает, что что-то пойдет не так. Что он умрет. Таким я его еще никогда не видел. Он откровенно боялся: его страх заполнял все палату, и для моего там уже не оставалось места. Мой страх ждал в коридоре.
Можно думать о вещах, которых не понимаешь, и ничего странного в таких мыслях нет. Но вот эта мысль, по-моему, совершенно безумная. Я подумал: кажется, будто папа – мой сын, а я – его отец. И после этого я растерялся. Мир встал вверх тормашками. Вот если бы я сам лежал в постели, а он сидел с краю, мы бы оба знали, что делать.
– У меня есть идея получше, – вдруг сказал папа.
Он заглянул мне прямо в глаза и улыбнулся. Своей прежней улыбкой.
– Я просто возьму и не помру. Поди сюда.
Я прижался к нему, и он обнял меня. Нам обоим сразу полегчало.
– А что до твоих сестер… – сказал он. – Слушай их, отвечай «да-да, конечно» и «аминь» и делай то, что считаешь нужным. Вот как надо. А если хочешь, чтобы они для тебя что-нибудь сделали, делай им комплименты. Если они хотят похудеть, говори, какие они худые. Ух какая ты стройная, Либби! Спой мне, пожалуйста, Брик! Как ты умело обращаешься с животными, Пел! Говори женщинам то, что они хотят услышать, и они станут как шелковые.
Я спросил, неужели все так просто.
– Успех гарантирован, – ответил папа.
Как выяснилось позже – ничего подобного.
Я принес с собой мамину фотографию из папиной комнаты и поставил ее рядом с гусеницами.
– Знаешь, что говорит Брик? – начал было я.
Но было поздно. Папа смотрел на фото. Так, словно хотел в него запрыгнуть. И жить там с мамой долго и счастливо. Меня он больше не видел и не слышал. Хоть и знал, что я еще тут.
– Я раньше думал, что люблю маму вот здесь, – сказал он и показал на левую грудь. – А на самом деле – здесь, посредине. Странно, правда? Сердце находится здесь.
Он показал на свою грудную кость и повернулся на бок, ко мне затылком. Я поцеловал его в щеку и пошел к двери.
– Мне так стыдно, – сказал папа. – Мне стыдно за то, сколько горя я вам причинил.
И он заплакал, а я вышел в коридор.
Папе было стыдно, потому что он боялся оставить нас одних на свете. Меня и сестер. Но мне было еще стыдней, потому что я, трус несчастный, оставил его одного. Сбежал. Не знаю, почему я сбежал, но знаю, что это был побег.
Проезжая через польдер по пути домой, я не пел и не думал об Изабель. Я думал о папе и о том, что я мог бы для него сделать. Может, надо было положить руку ему на сердце, и болезнь перетекла бы мне в руку, а ее можно было бы ампутировать и бросить в печку. Но я этого не сделал. Все, что мне приходило в голову, – это и дальше врать, что дела обстоят чудесно. Хотя чего уж тут чудесного!
У отеля мне навстречу вышли еще двое разъяренных постояльцев.
– Не желаю, чтобы меня обслуживала девчонка без юбки, – говорила женщина.
– На ней была юбка… э-э… юбчонка, – возразил мужчина. – Купи очки.
Женщина сорвала очки с его носа и разломила их надвое.
– Вот так, – сказала она, – будешь знать, как пялиться.
Ослепший мужчина продолжил путь к парковке на ощупь.
– Я поведу, – сказала женщина.
Смешно, конечно, но у нас стало еще на двух постояльцев меньше. И кто знает, заплатили ли они?
Брик стояла за барной стойкой и мыла бокалы.
– Трудишься? – спросил я как можно доброжелательней.
Ее глаза были как две гранаты.
– Совсем обнаглел, да, межеумок?
Так и сказала – межеумок. Не знаю, откуда она взяла это слово.
На ней была малюсенькая шотландская юбочка. Я сказал, что ей идет.
– Никому до этого не должно быть дела! – заорала она. – А тебе и подавно!
Говорю же: успех папиного трюка вовсе не гарантирован, что бы он сам ни думал.
Сверху донесся женский вопль:
– Паразиты в номере!
По лестнице спускалась дама с пылающим лицом. Она тащила тяжелый чемодан. Я хотел было ей помочь, но она оттолкнула меня свободной рукой – я чуть не влетел в регистрационную стойку. За ней спускался мужчина.
– Моя жена нашла гусениц в кровати! – возмущенно вскричал он.
Брик вышла из-за стойки и показала пальцем на его промежность (не знаю, как у нее наглости хватило):
– Может, она вашу штучку приняла за…
– Заткнись! – завопил мужчина.
Они потащили чемоданы на улицу. Пел стояла на верхней ступеньке.
– Я забыла закрыть банки, – сказала она и показала стопку крышек.
– Хорошие крышки, – похвалил я. – Как же ты умело обращаешься с животными!
– Да, – согласилась она, – а вот люди могут катиться к чертям собачьим! И ты тоже, подлиза!
Она высунула язык, так широко раскрыв рот, что язык весь вывалился