Клоуны приблизились к папе. Тот хотел было спрыгнуть с кровати, но ему помешали провода.
– Вон из палаты! – завопил он.
Зрачки у него расширились, словно из них сейчас выстрелят пушечные ядра.
– Приставали бы лучше к здоровым людям! – крикнул он. – Но на это у вас кишка тонка!
Йохан схватил клоунов в охапку и сорвал с них парики и носы. Знали бы они, что могут ответить ему тем же…
– Йес! Йес! Йес! – радостно заверещала Пел, но тут один из ежиков вырвался на свободу, и ей пришлось выбежать за ним в коридор.
Клоуны заторопились к выходу, топая ботинками. Шлепая ботинками. На пороге один из этих идиотов обернулся и крикнул папе:
– Эгоист!
Парики и носы я выкинул в окно.
В палату с ежиком в руках зашел медбрат, которого я видел в прошлый раз, сказал, что ежи нарушают больничную гигиену, и подключил папу к кислороду.
– Похоже, вы переволновались, – сказал он.
– Тогда зачем вы пускаете клоунов? – спросила Либби.
– Мы их не пускаем, – ответил медбрат, – мы уже три недели пытаемся их поймать.
Он засунул ежа в коробку и объявил, что посетителям пора прощаться. Либби и Пел поймали трех оставшихся ежиков. Я и пальцем не пошевелил. Сестры отдали зверьков Йохану, а тот вернул их в коробку, все еще стоявшую на кровати. Склонившись над коробкой, он оказался совсем близко к папе, и папа спросил:
– Ты там к моей Либби не пристаешь?
– Пап, ты что! – возмутилась Либби.
– Мне кажется, – сказала Пел, – Либби больше интересует некий Феликс.
И повалилась на пол от хохота, не договорив до конца. Небось в штаны наделала, так ей понравилась собственная шутка. Макияж она стерла – и снова превратилась в мою младшую сестричку. Когда она такая, я души в ней не чаю.
– Пел! – завопила Либби.
Но, по-моему, ей самой было смешно.
Реакцию Йохана за бородой было не разглядеть, но вслух он сказал:
– Quel dommage [23], мне пора. Отель «Grande L» нуждается во мне.
Медбрат попросил его забрать ежиков с собой.
– Забери-забери, – поддержал его папа, – пока у них крылья не выросли.
Пел взяла коробку в руки.
– А Феликс молодец, правда? – сказала она и получила еще одного пинка от Либби.
– Главное, чтобы он с Либби хорошо обращался, – отозвался папа.
Он ничего не понял. Я присел на край кровати.
Папа добавил:
– Нравится мне этот Йохан. Кого-то он мне напоминает…
А может, он как раз понял все?
Но через час папа уже лежал весь какой-то… Как сказал бы Феликс, понурый. Через час он уже весь какой-то понурый лежал на носилках в машине скорой помощи. По одну сторону носилок сидела медсестра, она следила за приборами и мониторами, по другую сторону – я. Все молчали. Мне казалось, я задыхаюсь. Лежа на носилках, папа все уменьшался и уменьшался. И все бледнел и бледнел. Мне было страшно: вот он сейчас рассыплется в порошок и вылетит в окно с порывом ветра. Я понимал, что это невозможно, но не мог отогнать эту мысль. С мыслями иногда сложно совладать.
Я спросил, нельзя ли включить сирену. Оказалось, можно. Но только в туннеле, потому что там она звучит красивее всего, сказала медсестра. Вскоре мы заехали в туннель, и водитель включил сирену. Папа тут же попросил ее выключить. Я извинился. Когда мы выехали из туннеля на солнечный свет, папа облегченно вздохнул.
По сравнению с больничными палатами номера в нашем отеле просто роскошные. И кровати тоже. И море – здесь мне не хватало моря. Дома я уже не замечаю его шума, даже когда оно пытается вымыть дюну из-под отеля. Я привык к нему, как к собственному дыханию. А вот в больнице я очень ясно слышал, что моря тут нет. От тишины болели уши. Я точно знал, что не смогу заснуть в этой неуютной палате, в этой неуютной постели, в этой тишине.
Свет выключили. Спустились сумерки. На соседней кровати ворочался папа. Он, конечно, думал о завтрашнем дне, о том, что с ним будут делать. И я тоже об этом думал. Хоть и не хотел. Потому что знал, что так точно не заснешь.
– Папа, – спросил я, – а женщины умеют читать мысли?
– Я тебе больше скажу, – отозвался папа, – они умеют видеть с закрытыми глазами.
– Ты шутишь!
– Шучу. У тебя уже есть подружка?
– Э… нет.
– А та симпатичная девочка, что стояла рядом со мной на стадионе? Напомни, как ее звали?
Изабель! Изабель!! Изабель!!!
– Понятия не имею, о ком ты, – ответил я.
[Предатель!]
Я сказал, что совершенно не понимаю девочек.
– Ну и не надо, – утешил меня папа. – Я вот не стремился понимать маму. Просто радовался, что она есть. Существует на свете. Этого мне было достаточно. Ты ведь не пытаешься понять облака, понять море, понять песок? Ты просто радуешься, что они есть. Так же и в любви. Понимать тут нечего.
Я собрался с духом и спросил:
– Папа… а правда, что мама хотела только дочерей?
– Ты что, с дуба рухнул? Она так надеялась, что после Либби и Брик у нас родится мальчик! Она все для этого сделала. Ей нужен был мальчик, только мальчик и никто больше! Она изучила положение луны и звезд, потому что, когда они находятся в определенном месте на небе, вероятность родить мальчика возрастает. Ну то есть если в ту ночь его зачать.
– Это мне знать необязательно, – сказал я.
– По-моему, она даже молилась о мальчике. Нашла в интернете африканскую песню, которую нужно петь перед зачатием, и пела ее.
– Пап!
– Нет уж, спросил – так слушай. Само зачатие тоже было необыкновенным. Маме рассказали об одной позиции, которая… Ты знаешь, что такое позиция?
– Знаю: вратарь, защитник, нападающий, – буркнул я и закрыл ухо подушкой.
С меня было довольно.
Полежав так какое-то время, я снова высунул ухо, и папа сказал:
– Кос, мама была от тебя просто без ума.
По-моему, моя улыбка озарила темную палату.
– Мама обожала мальчишек. И мужчин. Она всегда говорила: мужчина должен уметь тебя рассмешить, мужчина должен считать тебя красивой, мужчина не может быть предсказуемым, мужчина должен любить твое тело, но не висеть на тебе целыми днями, мужчина должен читать много хороших книг. [Вот пусть книгу Коса читают.] Это были ее шесть заповедей.
– Пять, – поправил я.
– Шестую я забыл.
– Разве женщины не хотят, чтобы мужчина был еще и красивым, или сильным, или умным?
– Про это мама ничего не говорила.
– Или чтобы у них волосы на