Отель «Большая Л» - Шурд Кёйпер. Страница 6


О книге
они пришлют временного управляющего. Он попросил Пел подать ему пиджак. Все еще икая от смеха, она послушалась. Папа вынул из кармана бумажник, и вместе с ним оттуда выпала пачка сигарет. Надо было видеть лицо медбрата! Казалось, будто у него из ушей, из носа и изо рта пошел дым, так он рассердился. Словно каждое из его ребер закурило по сигарете.

– Курение запрещено здесь под страхом смерти! – закричал он.

Пел сладко улыбнулась и убрала пачку в верхний ящик тумбочки.

Папа протянул Либби свою банковскую карту.

– Если кто придет требовать денег, ничего не плати, – сказал он. – Это только для вас, если вам что понадобится.

Либби сунула карту к себе в сумочку и поцеловала его. Папа сказал, чтобы она не вздумала ничего делать в отеле, спокойно готовилась к экзаменам и больше ни о чем не беспокоилась.

– То же относится и к вам, – повернулся он к нам с Пел и Брик. – Просто ходите в школу и живите в свое удовольствие. Молодость не вернешь.

Медбрат начал подталкивать нас к выходу. Папа снова лег.

– И пожалуйста, не особо ругайтесь, – напоследок добавил он.

Сестры вышли в коридор. Сам не знаю зачем, я снял с шеи медаль и отдал ее папе. Толку от нее никакого, но я должен был что-то сделать. Что-то такое. Дать ему медаль.

Кажется, папа понял.

– Теперь ты в доме хозяин, – сказал он и подмигнул.

Подмигнул он неудачно. Одно веко опустилось, но подняться уже не смогло. Второй глаз тоже закрылся.

Я пошел к выходу, но в дверях передумал, вернулся и поцеловал его.

– Как приятно, – пробормотал папа.

Уже в дверях я услышал, как что-то звякнуло. Медаль выскользнула у него из пальцев и лежала на полу у кровати.

– Больше я сюда ни ногой, – заявила Брик на улице. – Тут все умирают.

Мы шли к автобусной остановке.

– Если папа умрет, он может жить с мамой, – сказала Пел. – В моей комнате.

Подъехал автобус, и Брик заскочила первой. Пробежав весь салон, она плюхнулась на заднее сиденье. Я сел впереди, где было место для четверых – по два сиденья друг напротив друга, но Либби и Пел тоже прошли назад. Наплевать. Я все еще злился на них из-за идиотских шуточек, которыми они обменивались у папиной постели. Но когда автобус выехал из города в польдеры и я увидел кружащие там стаи птиц, то подумал: а может, как раз правильно шутить у постели полуумирающего? Может, лучше умирать смеясь?

Не понимаю, как может все просто взять и закончиться. Папа рассказывал нам про маму. Как все было. Сначала она жила, дышала, смотрела на него живыми глазами, а потом вдруг…

– Теперь я понял про ту тетку с косой, – рассказывал папа. – Над мамой как будто кто-то взмахнул острым лезвием, и оно что-то перерезало, мгновенно. Жизненную нить или что-то в этом роде, какую-то пуповину, которая привязывала ее к жизни.

Миг – и мама лежала на кровати мертвая, не дышала и не смотрела. Ее глаза еще были открыты, но уже не видели. И ведь тогда и думать ни о чем больше не можешь, вот штука-то. Смотришь на своего мужа, думаешь о детях (ну мне кажется, она о нас думала, потому что они только что о нас говорили) – и тут все вокруг чернеет, и ты ничего больше не чувствуешь, не слышишь и не думаешь. Может быть, еще видишь сны, но папа считает, что нет. Поэтому лучше умирающего рассмешить. Ведь потом уже не получится. Но все же мне было до чертиков стыдно за сестер, когда они шутили у папиной постели. Будто и не расстроились, что папа заболел. Когда умираешь, не хочется думать, что никто не расстроится. Кроме твоего сына.

Папа утешал меня, прямо как мама когда-то. Странно, что умирающие утешают неумирающих. Хотя вообще-то не так уж и странно: ведь неумирающим еще жить с их горем, а мертвый уже не помнит. По-моему, с умирающими нужно ударяться в воспоминания. Чтоб они знали, что хорошо пожили. Как при замене игрока в конце игры: зрители еще успеют изо всех сил поаплодировать ему, перед тем как матч закончится.

Я вдруг заметил, что могу наблюдать за сестрами на экране перед собой. В автобусах я езжу редко. Обычно на велике. Или папа меня возит. Пел хихикала, Брик пыталась хоть что-то увидеть сквозь свои неподъемные от туши ресницы, а Либби по-взрослому хмурилась. Тут на экране возник я сам. В жизни не видел такой злющей физиономии! Это ж надо! Потом опять показали сестер.

Пел заметила, что я на нее смотрю. Она помахала и крикнула:

– Кос! Что-то случилось?

Когда я грущу, но не хочу плакать, я пробую – очень редко – говорить с Богом. Но если он есть, выходит, он создал и девчонок, а значит, мне с ним разговаривать не о чем.

Теперь ты в доме хозяин

Едва мы добрались до дома, как начался бедлам. Я носился туда-сюда как угорелый, причем без толку. И непонятно, зачем я сижу тут глубокой ночью и битый час бубню в эту штуковину, никак не могу остановиться. Как это я еще не свалился без сил, прямо носом в эти крутящиеся катушки. Они бы небось меня перемололи и растянули в магнитную ленту.

По-моему, из нашего отеля до сих пор еще не съезжал ни один недовольный постоялец. А вот сегодня – да. Целые толпы. Мы только подошли к отелю – и началось. У входа стояла машина, мужчина и женщина забрасывали в нее свои чемоданы.

– Такой паршивый отелишко, и приходится два часа ждать размещения!

Я подошел к ним и спросил, могу ли я чем-то помочь. Но они хлопнули дверцами и уехали.

Тут меня чуть не сбила с ног еще одна пара. Они тоже волочили за собой чемоданы.

– И хоть бы извинился! А то лопочет что-то про трюфельный картофель!

Я назвался временным управляющим и спросил, что случилось.

– Об этом ты прочтешь в интернете! – отрезал мужчина.

Женщина оказалась поразговорчивей:

– Бар закрыт, ресторан закрыт, на кроватях – кошмар! – постель от предыдущих постояльцев.

– Я поставлю этому отелю единицу в отзыве, – сообщил мужчина. – Жаль, что ноль нельзя. Первый случай в моей практике. Поздравляю!

Он быстренько заснял отель с сестрами у входа, и они уехали. Уже четыре человека. А после я и счет потерял.

Внутри поднялось восстание. Орущие постояльцы толпились у стойки регистрации, за которой торчал Валпют в своей поварской форме и высоком

Перейти на страницу: