Заклятье
«Будь сегодня двадцать ноль-ноль Центральной переговорной
Сева».
– Зиновьеву в третью кабину. Зиновьеву в третью кабину. Зиновьеву в третью кабину.
– Здравствуй, Кира. Это я, Сева.
– Здравствуй. Ну как ты там жив-здоров?
– Кира, алло!.. Тебе хорошо слышно?.. В общем, здесь, понимаешь ли… Тебе хорошо слышно?.. Кира, из института.
Молчание.
– Перед самым дипломом?.. Как это возможно?!.
– Кира, переговорную мне здесь один парнишка устроил… Я сильно хотел… Я хотел услышать твой голос!
– Сева… Что бы ни было, что бы с тобой ни случилось, я… я… Ты бы не мог в двух словах… Хоть коротко…
– Ерунда!
– Поняла… Все вышло из-за меня. Из-за того, что я приезжала в часть. Сева! Скажи мне правду… Ты сдал все экзамены? Все? Абсолютно все?
– Кира, не будь ребенком.
– Алло!.. Алло!.. Сева, когда ты будешь в Москве?.. Алло! – Девушка, девушка!.. Нас почему-то разъединили. Милая, дорогая… Отец умирает! Не разъединяйте, не разъединяйте.
– Абонент, разговор окончен, попрошу положить трубочку.
…Доченька! Эко хорошо, что поспела… Он еще вчера телеграмму отбил, чтоб я тебя встретила у выхода с переговорной… Но знаешь, какие люди нынче недобросовестные? Телеграмма возьми да и опоздай. Сейчас. Отдышусь. Умаялась… Не помню, как и добралась! – И руки Севиной матери торопливо и деловито провели по Кириным волосам. – Нельзя убиваться, грех. Не смерть, не война, не голод… Разве счастье в одном его инженерстве? И-и-и – нет!.. Но я… – вдруг сказала старая женщина со страшной и грозной силой, – как мать… Христом богом прошу…
– Мама?.. Нет, нет!.. Я и так… Я знаю…
– Не бросай моего сынка.
Часть вторая
Ночь
Сквозь сито дождя Кира видит большой желтый месяц, как бы заледеневший в холодном кольце. Он глядит ей в глаза тревожно и пристально…
Девочка глубоко вздохнула, спустила с кровати босые ноги.
Этот пол когда-то циклевал Сева.
Кира зажмурилась и встала на четвереньки. Но этого ей показалось мало. Она погладила пол ладошками.
Но и этого ей показалось мало. Она улеглась на полу калачиком.
«Сколько сейчас?.. Должно быть, часов одиннадцать!»
Она выскользнула в коридор, прислушалась, услыхала ровное дыхание матери… Прокралась в спальню, подошла к стоящей в углу кроватке.
Его волосы были влажными. Кира прижалась губами к его щеке.
– Сашка…
Он ее услыхал. Щечка дрогнула.
– Милый! Я знаю – ты у меня колдун. Сделай, пожалуйста, так, чтоб я была сильная.
– Кира?.. Ты?
– Мама, а мне показалось… будто приехал папа.
– Ступай, ступай, полуношница… Уйди от ребенка. У него жар.
Кира пошла к себе и принялась одеваться. Плащик висел на вешалке в коридоре, она не решилась его прихватить с собой, накинула на плечи летнее, клетчатое пальто… На это пальтишко метила Вероника, но Кира не отдавала… Для верности оно висело в ее шкафу.
Из дому Кира выскользнула босая (тупоносые ботики она обула на лестнице).
Ночь. Навстречу девочке хлестнуло мглой и дождем.
Проехал грузовичок, вздымая грязь. Низко опустив голову, прошла женщина.
«Если Сашка завтра поправится, я отдам Веронике это пальто. Утром отдам. Как проснется, сейчас же, сейчас же его отдам… Все на свете я ради него отдам!»
– Такси-и! Пожалуйста. Воробьевы горы.
– Ты что, решила в ночи совершить экскурсию?
– По какому праву вы меня тычите? К университету. Дождь хлестал о стекла окон. Кира сидела зажмурившись, словно дремля.
«Отчего так долго?.. Как долго, как долго!..»
– Что случилось с такси, товарищ водитель?
– А ничего такого – легкое землетрясение: зажгли светофор.
– Остановитесь-ка… Мы приехали. Подождите. Я – мигом.
– Ах вон оно что? Я – ждать, а ты – наутек?
– Ладно. Если хотите, можете подняться вместе со мной, – высокомерно сказала Кира.
…Она дома. Приехала. Вон светятся ее окна… Значит, еще не ложилась спать… Скорей, скорей!
– Валентина Петровна!.. Простите. У нас… То есть у меня… Происшествие… В общем… Заплатите ему, пожалуйста. Пусть уйдет, пусть смоется…
– Что с тобой, девочка? На кого ты похожа?
Кира робко присела на ту приступку у вешалки, где галоши. Ржевская стянула с нее пальто. Кира икнула.
– Снимешь чулки?.. Снимай. Они – мокрые. Ну! Говори!
Вместо ответа Кира опять икнула.
– Ладно, давай помолчим. Успокойся. Пойдем-ка я чаю дам. Надень мои туфли. Нет, погоди, я налью тебе в чай коньяку. Не хочешь? Ну, хорошо. Я выпью чаю, а ты поикай, поикай…
И тут-то Кира перевела дыхание. И принялась говорить. Она говорила жадно, захлебываясь, перебивая себя, торопясь.
Это была ее первая в жизни исповедь.
– Все? – спросила Ржевская.
– Да. То есть нет… То есть все.
Ржевская встала и, опустив голову, тихо прошла по комнате.
– Девочка, почему они не дали ему гауптвахту?
– Не знаю. Ничего я не понимаю.
– Кира, здесь что-то не так… Успокойся. Завтра я пойду в институт и все образуется. Ну!.. Подними-ка голову. Улыбнись. Молодцом!
Ржевская села к столу и задумалась.
– Значит, вы целовались? В лесу? Нет, девочка, этого не бывает…
– Честное слово – было. И вот за это, за это…
– Погоди-ка… Вы целовались… А потом он взял тебя за руку… Не слушай меня. Я шучу, шучу.
Усталое лицо женщины с пиявками широких бровей, соединившихся у переносья, стало насмешливым и печальным.
– Шучу! Неужели не понимаешь? Ночь, дождик, чулки, которые ты порвала, твое заляпанное пальтишко – все это жизнь, жизнь… Она стучится в двери – к тебе. Это жизнь. Поняла?
– Нет.
– Счастлив даже тот человек, который остро чувствует одиночество.
– Не говорите так… Это – страшно.
– Да, страшно.