– Меня зовут Жанна.
– А меня – Кира… Почему вы смеетесь, Жанна’
– Так, дитя мое… Просто так.
«Юность, – думает Жанна, – вот ее чемодан: поклажа – доверие, надежды и счастливая самоуверенность».
– Как вы молоды, Кири… Зачем вы остригли волосы?
– До чего у вас хорошие печки, Жанна.
– Старинны. Этот печка, наверно, сто лет. На остров жили когда-то хорошие мастера.
Лицо пожилой женщины густо иссечено тонкой сетью морщин. На ее подбородке – вмятина, похожая на след от удара или ранения.
Горничная – вернее, администратор гостиницы (здесь она все – и горничная, и хозяйка, и администратор) – не отрываясь смотрит на Киру. Кира – на горничную.
– Отодвиньтесь от печки, вы обожжетесь, мадемуазель Кири.
– Зачем вы так странно меня называете, Жанна? Я даже представить себе не могла, что где-то еще бывают «мадемуазель». Я – Кира, Кира… Мой папа – маляр. Ма-ляр. Понимаете?
– О, да. Мальяр. Это хорошо. Это очень красиво: Кири папа мальяр… Стены, окна и потолок, да?
– Да, да! Вот именно!
Жанна выходит из комнаты. Она возвращается с голубыми расшитыми варежками.
– Плохо без варежки. Вот. Это вам от меня: подарок.
– Да что вы? Нет, нет!..
– Без всякие разговор. Подарок, подарок… Первий подарок от Санамюндэ. У вас гитара?.. Спойте, Кири. Пожалуйста!..
Кира задумывается, настраивает гитару…
Мы ехали шагом,
Мы мчались в боях,
И «Яблочко» песню
Держали в зубах.
«Что со мной, – думает Жанна. – Юность?.. Я, должно быть, забыла, что значит «юность»…
«Возьми-ка цветик, милая девочка», – ведь так мне когда-то сказала цветочница.
Слова умиления, слова любви, из глубины старости; нежность, обращенная к святости детства, к толстым ножкам в полосатых чулках.
Ах песенку эту
Доныне хранит
Трава молодая —
Степной малахит…
«Неужели я, шестидесятипятилетняя Жанна, та же самая – я, которая в пятнадцать лет пошла на спевку со своей престарелой теткой Аделаидой? Помнится, в зале, на спевке, тетка Аделаида увидела своего бывшего мужа с той женщиной, ради которой он ушел и бросил ее. Она вскинула руку, замахнулась и крикнула. И ударила. А я от неожиданности громко захохотала». —
И эта Я – вела ее по темным улицам домой. Она шла опустив голову и говорила мне, пятнадцатилетней: «Тебе хорошо! Конечно… Тебе хорошо!»
И мне на самом деле было хорошо. Я думала: я-то все могу. Все! Все!
И я могла все.
Неужто эта Я – была я?
Словно две жизни, прожитые одним и тем же человеком!
Он пел, озирая родные края:
Гренада, Гренада,
Гренада моя!..
В то время тело мое еще не было «бренным». Оно источало силу. Властное, молодое животное!
Где надобно мне было родиться, чтобы навечно остаться той девочкой, той жестокой невинностью?!
…Ответь Александровск,
И Харьков ответь:
Давно по-испански вы начали петь?..
…Сероглазая девочка, и вдруг – вот те здрасте! Какое-то колесо истории: ни назад, ни вперед, – только в том времени, на том острове Санамюндэ, где ты, девочка, родилась.
На острове шли бои…
Разве кто-нибудь помнит, что это значит: голод. И чтобы во сне тебе снился хлеб, только хлеб?..
А кровоточащие десны?.. И ты выплевываешь кровь. Плюешь, плюешь кровь. Нет меры, нет разума у слова «плохо».
Сколько раз ты искала сочувствия, дитя человеческое? Ан нет его!
…Скажи мне, Украина,
Не в этой ли ржи
Тараса Шевченко
Папаха лежит?..
«…А что это значит: юность? А что это значит: радость?»
Не помню, забыла.
А что это значит: смерть? Смерть – это значит не худшее из того, что предстоит человеку.
А что такое жизнь?
А так – ничего особенного. Жизнь – это значит любовь!
…Восход поднимался
И падал опять,
И лошадь устала
Степями скакать.
Но «Яблочко» песню
Играл эскадрон.
Смычками страданий
На скрипках времен…
Двери пламени, двери морозов, двери страданий и свинца, приоткройтесь, приотворитесь. Я гляну в щелку. И в щель я увижу девочку: руки – короткопалые, зубы – белые и кривые. Живое – среди живых.
…В заоблачный плес
Ушел мой приятель,
И песню унес…
* * *
– Жанна, – выходя в коридор, раздумчиво и тихо сказала Кира, – я вам хочу сказать одну очень важную вещь. Здесь, на острове, мой жених. Он – солдат… Но ведь не могу же я все время в гостинице… Это очень дорого, верно?
– Верно. Разве можно гостиница для молодой девочка? Нехорошо. Надо дом. Надо устроиться на работа.
– Жанна, у меня пропуск всего на одну неделю.
– Будет пропуск. А жить – у меня… Мой внук – он тоже солдат. А вдруг он тоже имеет большой красивый любовь? «Дружба – дружба» – ведь так теперь говорят девочки? Слово «любовь» не модно… и не модно длинные волосы. Правильно я говорю, милый Кири – дочка мсье мальяр?..
Кира и Лайна
– Вот эта… Комната. Ваша. Для вас… Хорошо?
– Еще бы! Ох, Жанна!..
Странный остров… Старинный очаг и здесь занимает чуть не полкомнаты. Он такой же, как и в гостинице. Широкий, низкий, голубоватый. Но у этой печки небольшой выступ: не то печка, не то камин. На ее изразцах тончайшие трещины… Трещины времени. И красивые, выгоревшие от времени и огня рисунки: корабль с розоватыми парусами, мельница, дом…
– О, да, я знай это очень, очень красивый печка, – улыбаясь, говорит Жанна. – Посмотрите, Кири, вот Лай-на. Вы не слыхали про нашу Лайну?.. Кири, вам одна или две подушка?
…На большом изразце как бы прочитывается голова женщины – молодое, улыбающееся лицо, размытое временем. Глаза ее полузакрыты. На мягко очерченном подбородке – глубокая вмятина; тончайшие волосы, как бы сплошь состоящие из царапин, венчает крошечная корона.
– Кири, вы ужинали?
– Как у вас хорошо, Жанна!
– Ну нет, это очень старинный дом. А печки на самом деле красивы, их сделал, должно быть, такой же бравый майстер, как ваш отец. В новых квартирах белый печка и заводской кафель, а это ручной работа… В те времена, когда майстер-художник жил на земля, на свете было меньше людей… Мой внук тоже нравится этот красивый печка. Он говорит: когда нам новый квартира дадут,