Кира ответила.
– Да это ж где берется у людей совесть? Девочка, ну прямо, можно сказать, дитя! Да ты успокойся. Он еще локти будет кусать. Не убивайся!.. Все у тебя впереди, детка!
– Нет!.. Нет!..
– Полно!.. Ах, чтобы они сгорели. Все! До единого. Совместно с моим мужиком.
Дверь скрипнула. Послышался стук сапог. В комнату вошел пэжилой человек в военном. (Тот, кому жена пожелала сгореть!) Лицо его было простовато, рассеянно. Взглянул на жену, перевел глаза на сидевшую рядом с женой незнакомую девушку. Не сказал «здравствуйте». Спросил:
– Что случилось, Анфиса?! Дети здоровы?!
– Твои-то здоровы, – сказала Анфиса, – а вот другие…
Кира встала и протянула майору руку.
– Зиновьева. Из Москвы. Извините за беспокойство.
– Да какое может быть беспокойство?! Сидите, сидите… Если ко мне, так пожалуйста. Я – обязан. Мои солдаты.
Он присел к столу, и стало еще заметнее, что славное лицо его как бы даже потрясено добротой.
– Я вас слушаю, товарищ Зиновьева…
Лицо Киры приняло гордое, злое и высокомерное выражение.
– Не знаю, как рассказать, – начала она. И принялась теребить носовой платок… – Мой папа – рабочий Зиновьев. Мастер. Нас – пятеро… Севка Костырик ему помогал… И я… И я…
– Да чего уж там!.. Дело, как говорится, честное. Молодое.
– Нет, нечестное. Я ему сделала много зла. И… и приехала с ним повидаться.
– Да… Можно сказать – положеньице, – с состраданием вздохнул майор. И встав от стола, тяжело зашагал по комнате. – Я Костырика знаю. Отчислен из института… но при военном деле – рекомендация неплохая. Даже можно сказать – хорошая. Неплохой строитель. Большой работяга. С инициативой. По чести скажу – плохого за ним не видел. Одно хорошее. А уж я ли их не перевидал?! Молчаливый, знаете ли… Но быть может, каждый на его месте… А так – старательный… И общественник. Оформил нам стенгазету. И я бы сказал – хорошо оформил… Два раза отказывался от увольнительной Я с ним беседовал – как же так?.. Парень он неплохой и мне, не таю, внушил уважение… Не знаю, конечно, подробностей, но уж больно сурово как-то… Я переписываюсь с отцом. Неплохой человек – рабочий. А как там с той женщиной… вышло – не знаю А он… Он что? Он, конечно, того… Ведь молод…
– Вы всегда один за другого, – сказала жена. – А что человек… что девушка… А если бы с нашей Настей…
И махнув рукою, вышла на кухню.
– Та женщина, товарищ майор, – это я!
– Уж полно…
– Правда – я. Поэтому я приехала… Я люблю его. Майор зашагал быстрей. Из кухни вернулась жена, поставила на стол две тарелки, булочницу и хлеб.
– Ну что ж!.. Как вас величать-то? Кирой?.. Так вот: не удивительно, что он не хотел с вами говорить… Вот так… Не посетуйте за прямоту. Я бы тоже на его месте… Только вот что: возможно, не хватило бы, так сказать; у меня характера… Я бы знаете ли, пожалел… А он человек характерный. Волевой парень. Кира молчала, сидела, опустив голову.
– Товарищ майор, простите, я, наверно, не все понимаю… Не понимаю степени своей вины. Ведь не волоком же я его волокла… Да и откуда мне было знать, что можно, чего нельзя? Я не военная, не военнообязанная. Да и что было-то? Он меня, конечно, в ту ночь два раза поцеловал… А во второй раз… Он на меня сердился. А я, как глухая или ослепшая… Ведь он самый близкий мне человек! И я тогда совсем, совсем другая была… Не такая, как нынче… Я горя не видела. А теперь…
– Видишь ли, Кира, дело не в том, сколько раз он тебя целовал, а в нарушении воинской дисциплины, долга!.. Как это ты его довела до оплеухи?.. И зачем ты ходила к нему в институт, да еще, говорят, накрашенная? Право – и смех, и грех.
– Товарищ майор, все меня презирают. Все! Отец деньги прислал, а не пишет… Я болела шестнадцать дней… Мама не пишет. Зачем я за ним бежала? Зачем, зачем?.. Как жить? Научите. Я себе не прощу. Раньше мальчишки за мной, за мной…
– Успокойся, Кира… Конечно, Москва – не близкое расстояние. Ты доказала преданность. Да и как он глянет в глаза твоему отцу? Мне ребята эту сцену всю доложили…
Кира опять заплакала.
– Будет тебе… А я с ним, знаешь ли, еще раз поговорю. Он неплохой парень… Художник опять же… Да что он, право… Верно ослеп!..
– Нет, – сказала Кира. И гордо: – Этого мне не надо. Мне не надо, чтобы любовь по приказу начальника. Я хотела, чтоб настоящая. Чтобы – любовь…
– Верно, – поддержала жена майора. – Кому нужна любовь по приказу?
– Мне бы только понять, понять, – сжимая виски, бормотала Кира.
– Кира Зиновьева! Здесь начальник – я. Так вот: сейчас я вызову рядового Костырика… и ты с ним поговоришь…
– Нет!
– Кира, ты для этого отмахала пехом двадцать километров. По морозу. И правильно сделала. Вам надо повидаться и поговорить. Жди! Я сейчас разыщу Костырика… Анфиса Петровна! Держи ее за подол и не отпускай. Умойся, Кира… Анфиса Петровна, дай ты ей этого… ну, как его там, напудриться, причесаться… Кира, и чтобы ни единой слезы, иначе… Это – приказ. Здесь я командир части.
Ниагара
Раскрылась дверь. Он вошел… Растерянно глянул на Киру (командир сдержал свое слово и, видимо, ничего не сказал ему).
В доме слышались шаги, звон посуды… |Не иначе как жена командира наконец-то кормила ужином своего мужа.)
Дом замер. Насторожились стены, и лампы, и шторы. Дом дышал сочувствием к девочке.
Только он стоял против Киры то ли задумавшийся, то ли осоловелый. Безмерно странный.
– Ты? – спросил он одним дыханием (как будто он не видел, что перед ним – она).
– Может, снимешь все же шинель и шапку? Он скинул шинель и шапку.
Скинув их, он как бы сделался собой – научился двигаться, говорить. Придвинул стул, сел рядом.
– Ты давно из Москвы! – спросил он вежливо и мертво.
– Да, – сказала она полушепотом.
– Как отец? Как Сашка?
– Сева, может, ты поймешь наконец, что я… А вдруг ничего не проходит так? Просто так… Что тогда? А вдруг у тебя окажется память… Мне ничего не надо… Я только