На улице Вознесенской сносили кирху, известную в народе как «Старая обедня».
Шептались, что из тех работяг, кто первыми ударил по стенам кувалдами, уж никого не осталось в живых: мол, покрылись язвенной сыпью и снаружи, и изнутри, в ежечасье сгорели, задохлись, в назидание большевистским варварам, дабы не касались нечестивцы святынь.
Да разве остановит исподняя месть осененных благим партийным приказом! Коли есть постановление Моссовета, разберут и растопчут в пыль хоть пирамиду египетскую! Вавилонской башни не пощадят, если вдруг возродится под темной луной.
Суетились рабочие, торопились, гремели на всю улицу инструментами. Отмахали кувалдами и кирками, теперь взялись за лопаты. В отдалении украдкой крестились бабки и жалели шепотками «немчуру лютеранскую». Вроде и дела нет православным, а все не по сердцу, когда храмы ломают. Старались немцы-то, бились за церковку или, по-ихнему, за кирху, подписи собирали в защиту, письма засылали аж в самый ВЦИК, но толку с этого – кот чихнул. Плачь, не плачь, а не осталось и камня от основательной Михаэлькирхе, снесли старейший лютеранский храм вместе с пристроенной колокольней. Сколько бед пережила Михайлова церковь, горела в пожарах, строилась заново, крепла верными прихожанами. Но позарился на земли вокруг ЦАГИ, аэродинамический институт. Моссовет дал добро на снос – и вот результат, любуйтесь: церковь не просто сравняли с землей, вгрызлись в фундамент, в основы основ, тревожа могильные плиты. Говорят, все, что сыскали внутри мало-мальски ценного и полезного, сдали под расписку в музеи столицы, всякие оклады и канделябры, да кто же этому верит? Вон, глядите, опять поднимают, не дают спокойно лежать во гробах! И костюмы на скелетах чудные, это ж с каких времен упокойники? А звезда-то, звезда горит! Что солнце ясное, аж глазу больно!
Капитан Самойлов слушал бабок вполуха. Пыль и правда стояла вокруг такая, что военный френч стал блекло-серым, а короткий ежик волос за день наблюдения становился седым. Не спасал платок, прижатый к лицу: Самойлов ощущал себя по самое горло наполненным строительным мусором, осколками камня и ржавчиной.
Когда в Михайловской церкви обнаружили древнее кладбище, по памятным плитам смекнули, что зарыты здесь важные люди. Сочинили рапорт наверх, все по уставу, по правилам. Но какому-то охотнику за древними кладами приспичило вскрыть запечатанный гроб. Все, кто рядом оказался, рухнули замертво, сраженные непонятным недугом, а на два километра от лютеранской кирхи людям виделись страшные сны, пророчащие многие беды.
С той минуты раскопки кладбища перешли под строгий надзор Комитета Изнаночной Кромки, КИК. Факт существования Изнанки столицы и загадочного Комитета, что боролся с исподней нечистью, был строжайшей тайной НКВД. А посему обсуждался в каждом приличном доме, по секрету и замогильным шепотом, в виде баек и анекдотов, страшных историй на ночь, а то и как высшее достижение передовой советской науки!
Спустя триста лет безупречной службы ставшее городской страшилкой Бюро (или, по-современному, КИК) продолжало штопать дыры на ткани сущего, подтягивать петли, контролировать нечисть. Власти сменялись, а Бюро работало, не позволяя исподним домам захватить управление лицевой стороной. Подавляло бунты, отражало атаки, распыляя, где нужно, беспамятный газ, особого рода галлюциноген, подменяющий воспоминания. И находка под лютеранским храмом могилы, запечатанной древним проклятьем, попадала под его юрисдикцию.
Так что дальнейшим вскрытием плит и зарытых под ними гробов занимались кромешники-гардемарины, как их неизменно называли в народе.
Самойлов отчаялся отряхнуться, закурил, травмируя легкие табачными смолами вдогонку к пыли, прислушался к говорливым бабкам, вовсю обсуждавшим последний рейд супротив Манекенного Дома. И откуда, интересно, у них информация? Где тот щедрый источник сплетен, неиссякаемый, неистребимый, что позволяет всем старым девам и прыщавым институтским юнцам быть в курсе событий исподнего мира? Что придумать, какой взять ключ, чтоб перекрыть подтекающий кран?
Самойлов стоял, курил и внимательно следил за эксгумацией.
Потому что здесь и сейчас творилась сама история!
В том самом запечатанном гробе лежало тело мужчины, почти не тронутое гнилью и тленом. Длинные белые волосы, отросшие за три века, вились по плечам, будто их расчесали и уложили к торжественной встрече. Тонкие пальцы – белые кости под прозрачным пергаментом старческой кожи – мирно покоились на груди, отказываясь рассыпаться прахом. Из гроба пахло церковным ладаном и еще почему-то порохом, морем, соленым ветром и выбеленной парусиной. От этой дисгармонии ароматов Самойлову хотелось заплакать и упасть на колени, целуя гроб великого генерала, реформатора и птенца из гнезда. Неужели он, капитан Самойлов, отыскал пропажу трехсотлетней давности?!
Звезда ордена Андрея Первозданного на камзоле времен Петра Первого. Знамя, которое не спутать ни с чем, герб, знакомый любому кромешнику! Из-под плит, оставшихся от лютеранской кирхи, извлекли на свет божий тело самого отца-основателя, ученого и чернокнижника, фельдмаршала Якова Брюса!
Курсанты работали бережно, поднимая гроб с телом легенды. С тем же уважением извлекли из земли еще три гроба с женой и детьми. Давно утерянные останки, по силе равные мощам святых. Предмет поклонения КИК! Разобрать на кусочки нетленной плоти, на частички, на мелкую пыль, раздать отделениям по всей стране. Разве найдется в Советском Союзе оберег мощнее, чем этот?
Самойлов не удержался, огладил рукой древний камзол, поправил волосы Брюса дрожащими повлажневшими пальцами. И нащупал в нагрудном кармане ветхий лист, готовый рассыпаться в прах. Жестом остановил курсантов и осторожно, по миллиметру, вытащил кусочек пергамента, исчерканного непонятными знаками. Гардемарины завороженно притихли, а он сложил добычу в конверт, пропитанный ограждающей магией, запечатал укрепляющим заклинанием.
Позже, в Бюро, оставшись один, Самойлов тайно вскроет конверт и переснимет на чертежную кальку найденное наследие Брюса, крохотный ключ к большому архиву, сокрытому другом Петра в священной Сухаревой башне.
Пока же конверт исчез во внутреннем кармане военного френча, а капитан отдал приказ переправить останки Брюса на исследование к профессору Герасимову.
Самойлов не учуял, что за всеми работами по разбору кирхи и эксгумации тел следит еще один нечеловек. Длинноволосый, мрачный и черный, чем-то похожий на ворона, тот разглядел и кусочек пергамента, и звезду, и знамя прародителя Брюса. Услышал, куда отправляют кости. И исчез, растаял за миг до того, как Самойлов цепким взглядом бульдога впился в охающую толпу, наконец, распознав среди пыли и гомона искристый след испода.
Не знал предприимчивый капитан, ухвативший шанс получить повышение, что наутро в лаборатории знаменитого на весь мир профессора не отыщется даже крохотной косточки от священных останков Якова Брюса. А расшитая серебром звезда будет выдрана с мясом из ткани камзола