Приподнявшись на локотках, она принялась проводить нам с Ли Цзюань очередной курс ликбеза. Это было обычной историей: едва ее цепляла какая-нибудь тема, у нее тут же появлялось настроение ее обсудить, и тогда, какой бы усталой она ни была, Цяньцянь несла всякую ересь, выкладывая один дурацкий довод за другим, словно на сей счет у нее уже давно имелась своя система взглядов.
Ли Цзюань, повернувшись к ней спиной, сердито заметила:
– Заткнись уже! Не то выкину вон, никого тут твоя похабщина не интересует.
Пока Цяньцянь садилась на своего любимого конька, я в разговор не встревала. Я уже не стеснялась: с тех пор как я попала в Шэньчжэнь и устроилась помощницей повара, я много чего перестала стесняться. А молчала я потому, что никогда раньше не попадала в такую языковую среду и, соответственно, не слышала такой лексики. Пускай Ли Цзюань и была грубоватой, но она редко говорила всякие непристойности. Но если уж выбирать, то, по правде говоря, мне больше нравилось слушать непристойности Цяньцянь; меня удивляло, что некоторые люди носили в голове такого рода мысли, из-за этого я чувствовала себя ужасно невежественной, но я понимала, что благодаря таким людям заполняю свои пробелы в этой области. К тому же я полагала, что Цяньцянь в своих речах опирается на личный жизненный опыт, так что для меня скорейшее формирование эмпирического эго ничего кроме пользы не несло. Однако, слушая Цяньцянь, я всегда мудро придерживалась принципа «трех нет»: не поддерживать разговор, не отвергать услышанное и не выражать свою точку зрения.
Неожиданно Ли Цзюань вскочила на ноги; она подпрыгнула так ловко, словно спружинила, – оказалось, в наш кузов забралась здоровенная крысища. Да-да, прямо как та, что описывал Лу Синь [31], так что иначе как крысища ее было и не назвать.
Когда мы общими усилиями прогнали эту тварь, дядюшка Лю позвал нас работать.
Ли Цзюань, вылезая из кузова, проговорила:
– Надо бы завести кота.
Через пару дней у нас появился полосатый котик, мы назвали его Малышом.
Сперва Ли Цзюань думала купить кота на рынке, но по дороге ей попался этот, поэтому она подобрала его. При одном взгляде на Малыша становилось понятно, что он дикий.
– Он похож на нас с вами, – обронила я, – когда-то был домашним, а потом одичал.
– Как тут не одичать вдали от дома, да еще без семьи? – откликнулась Ли Цзюань.
– Быть диким даже хорошо, – проговорила Цяньцянь, – ведь что значит, когда говорят «выживает сильнейший»? А то и значит: кто из всех особей более дикий. Все, кто не приспособлен к жизни, выбраковываются, побеждают самые дерзкие.
– Ты дерзкая на язык, а я дерзкая на деле, – проворчала Ли Цзюань. – Если на земле останемся лишь мы вдвоем, то победа останется за мной, а ты помрешь.
Цяньцянь, глядя на меня, спросила:
– Она хочет сказать, что меня съест?
Я лишь засмеялась.
– А ты думаешь, что не съем?
С этими словами Ли Цзюань осклабилась, делая вид, что вот-вот накинется на Цяньцянь.
Девушки залились смехом.
Мне нравилось наблюдать их перепалки, это было занятно.
Мы просто обожали нашего Малыша – у нас с ним были схожие судьбы, поэтому, заботясь о нем, мы вроде как заботились о себе: все девушки, работавшие в трех столовых на стройплощадке, в глубине души мечтали быть любимыми.
Как-то вечером, за несколько дней до 1 октября [32], Цяньцянь решила прозондировать почву и спросила нас с Ли Цзюань, не хотим ли мы на выходных подработать на стороне. «Есть дельное предложение?» – задала встречный вопрос Ли Цзюань. И тогда Цяньцянь принялась объяснять, что в праздничные дни на улицах повсюду откроются закусочные под открытым небом, будет очень оживленно. Основные посетители – это парни со стройплощадок. Им щедрости не занимать, поэтому если устроиться певицами, то от каждого посетителя можно ожидать минимум по десять юаней за песню, то есть юаней по пятьдесят за раз.
– А ведь сейчас в ходу и купюры по сто юаней? Так что если постараться, не исключено, что можно получить и соточку. В любом случае, мы ничего от этого не теряем, попытка не пытка, – искушала нас Цяньцянь.
– Но… ты-то ладно, а какая певица из меня? – заколебалась Ли Цзюань.
– А то я не слышала, как ты поешь, да у тебя от природы поставленный голос, просто создан для наших хитов… – воодушевляла ее Цяньцянь.
– Я пою лишь северо-восточные народные песни, да и то половину слов не помню, – откликнулась Ли Цзюань, – тем более что в них много непристойностей. Где уж с тобой тягаться, это в твоем репертуаре исключительно утонченные хиты…
– Да у нас нынче вся жизнь полна непристойностей, даже хорошо, если будешь петь что-то в этом роде. Парни обожают слушать такие вещи, сразу бурно на них реагируют, стучат по столам, топают ногами. На самом деле утонченные песни, по сути, тоже непристойны, одна мелодия чего стоит. Это называется за скромными словами прятать пошлую мелодию. Ну, пойдем же, пойдем… – настойчиво агитировала Цяньцянь.
Ли Цзюань взглянула на меня.
– Я правда не умею петь, – поспешно ответила я, – и никогда в жизни не пела перед публикой. Вы идите, а я лучше останусь здесь, почитаю да отосплюсь.
– Подработка – дело хорошее, но без Ваньчжи я никуда не пойду, если подрабатывать, то всем вместе, – ответила Ли Цзюань.
Тогда Цяньцянь быстренько переключилась на меня:
– Ты тоже должна пойти, нам нужно действовать сообща. Если стесняешься петь, никто тебя принуждать не будет, тогда займешься сбором денег. Закончила я, к примеру, петь, а ты замечаешь, что на столе лежит несколько десяток, как ты их заберешь?
– Без лишней суеты, по одной купюре. Охапкой хватать не стану, чтобы не потерять лицо.
Такой ответ уже говорил о том, что я практически согласилась.
– Верно, именно так, – парировала Цяньцянь, – но ты не сказала о самом главном. А что, если кто-то еще не раскошелился? Нельзя так легко упускать свой шанс. Тебе следует сделать так, чтобы остальные тоже вынули свои денежки, используй для этого улыбку, не забывай через слово вставлять «братец». Подключи все свое обаяние, чтобы парням стало