– Какая у вас была одежда?
– В сапогах были мы, не в обмотках. Солдатская одежда.
– Как мылись, стирались? Вши были?
– Нет, вшей не было. Меняли часто, не допускали до этого.
– Сами белье прожаривали?
– Часто меняли, до черта было белья. Санчасть была, врачи смотрели.
– Смена белья была?
– Нет. Не носили.
– Чем кормили на фронте?
– По-разному кормили. В основном кашей. У поваров были специальные котлы, на ходу варили. Мы едем, а они варят.
Асан Айтакулов и Артем Драбкин после интервью, 2010 год
– Что было в вещмешке?
– Продукты в основном. Хлеб. Боеприпас в автомат зарядить. Патроны таскаешь.
– Домой письма писали?
– А как же! На фронте писем не получал, а в госпитале получал. При малейшей возможности писал.
– Как относились к комиссарам?
– Замполит был, проводил политработу с солдатами, объяснял, что происходит в мире, проводил воспитательную работу.
– С особистами приходилось сталкиваться?
– Нет. Я их не видел.
– Английская или американская помощь была?
– Я не слышал об этом.
– Женщины на фронте были? Допустим, в вашей части?
– На передовой не было. В санчасти были медсестры.
– Что было самым страшным на фронте?
– Когда ранен был, в тылу у немцев раненый остался. Это было самым страшным. А в остальном… конечно, убивают. Пять, шесть друзей убило. Наступаешь, того нет, того нет – убило. Страшно потерять товарищей.
– Где вы узнали, что Победа?
– Дома. В начале мая 1945-го я вернулся. Потом война закончилась.
– Как вас здесь встретили?
– Я на костылях домой вернулся. Как мать встречает раненого сына, который живой вернулся?!
– Война снится?
– Раньше было. Последнее время нет. Раньше, когда молодой был, конечно, часто снилась. Даже мать говорит, мол, ты кричишь во сне. Постепенно все забывается.
Ефремов Владимир Дмитриевич
Владимир Ефремов, 1945 год
Я родился в городе Сальске Ростовской области. Мой отец – выходец из довольно богатой казачьей семьи, он имел казачье звание, но был приверженец марксистских взглядов. Я его плохо помню, он умер в 33-м году, когда мне 8 всего лет было. Когда отец умер, мать вышла замуж за другого, нас двое было ребят, и мы переехали на военно-конный завод. Вообще Сальский район очень большой, он граничит с Калмыкией, военно-конный завод был далеко в степи – 80 км от железной дороги. Там я учился в 5, 6, 7-м классах. Потом, перед самой войной, переехали опять в Сальск. Я уже окончил 9 классов, перешел в 10-й. Я мечтал пойти или летчиком, или в кавалерию.
– Как вы узнали о начале войны?
– Это были уже каникулы. Вообще-то и по радио, и в газетах (мы их не читали, конечно, а радио слушали) всегда говорили, что обстановка очень напряженная. Мне уже 16 лет было. Может, я еще и слабо в политике разбирался, но по радио все время объявляли, что рано или поздно на нас нападут.
Все мы были тогда комсомольцами. Сказать, что я был паинька, я не скажу, у меня был довольно бойкий характер. Все мы кинулись в военкомат. Никого тогда не брали в 16 лет, а в военкомате написано было, что набирали на учебу – на курсы стрелков-радистов дальних бомбардировщиков, но брали не младше 23 лет. Я взял и снял копию метрики, а тогда снимали копию так – переписываешь, а нотариус заверяет. Я сам переписывал, и я эту пятерку так сделал, чтоб потом можно было переправить на тройку, и мой номер прошел, прошел я комиссию. Боялся я за слух или что-нибудь по здоровью, но прошел медкомиссию и думал, что попаду в стрелки-радисты.
Немцы впервые заняли Ростов, его же занимали дважды, а когда начинается тяжелое время, как обычно у нас, убирают в первую очередь начальство. Так и наш военкомат – смылся со всеми документами, и все. Потом наши отбили Ростов, а военкомат не знаю где.
Немцы опять стали на Ростов наступать, и нас всех в 41-м году осенью отправили копать противотанковый ров – от Батайска до Азова, вдоль Дона. Там примерно 40 км. Было очень много людей, преимущественно пожилых и 24–25-го годов. Мы там копали. На каждый погонный метр было по человеку. Колхозы нас кормили, надо сказать, хорошо – полкило мяса и 1 кг картошки на человека. Мы копали шесть метров глубиной и шесть шириной.
Потом немец занимает Ростов второй раз, и мы все побежали – весь трудовой и нетрудовой фронт, побежали все. В Сальск пришли, и прибегает мой дядька родной, он был старший политрук, шпала одна. Бежит куда-то… и мы ушли – комсомольцы, мы побоялись. Начались наши скитания 42-го года. 17 лет. Пристали к воинской части, ушло нас трое, все одногодки. Мы пошли к Кизляру, через Калмыкию. Как мы добирались – это отдельная нудная история. У нас другого выхода просто не было, ну и плюс наш патриотизм. Я играл уже тогда в футбол во взрослой команде, был здоровый парень.
– Перед фронтом вы были морально готовы убивать?
– Когда началась война, в Сальске сильно бомбили крупный железнодорожный узнл. Появились первые трупы. Мы с друзьями ходили на станцию и видели трупы издалека, их убирали. И возникала у меня мысль: «А как же меня заберут, а я мертвяков боюсь?» Не просто боюсь, а даже на рану не могу смотреть, не могу курицу зарезать и даже смотреть, как ее режут. Как же я в армию пойду, ведь война? Настал момент, когда мы уже в марше были в запасном полку и передвигались у линии фронта – нас в 42-м году обучали, и эта мысль все время мне сверлила голову.
Стыдно мне было признаться своим товарищам, хотя я видел, что они старались не подходить к разбитым танкам, машинам, обозам. Потом я подумал: «А как же я буду воевать?» И я усилием воли решил, что надо к этому делу как-то привыкнуть. Я стал специально подходить туда, где убитые люди, расчлененные трупы, чтоб как-то привыкнуть. Кстати, не только я так делал, и у меня в голове до сих пор стоит такая картина, когда мы увидели наш танк. Я после такого никогда не видел. Обычно подобьют – он сгоревший, а сам-то целый, или башня